Серебро

Купание в ручье лесном.

Цветы и птицы — вся компания.

Чудно произносить — купание,

скорее — растворенье в нем.

Все позабыть — как не дышать.

Вода серебряно-свирельна.

На свете нету акварели,

чтоб эту воду написать.

Вода не цвет, а звук, мой друг,

и волосы твои, и руки —

слагаемые в этом звуке.

Ручей тебя включает в звук.

Все, нет тебя — лесной ручей

плоть растворил, расплавил имя.

 Одна душа нерастворима

среди кувшинок и камней,

она уносится, спешит

покинуть перекат опасный,

и как плавник ее прекрасный

кленовый

        красный лист

                     скользит…

В нас что-то есть большое, сильное

от бурлаков,

          что Волгой синею,

согнувши спины в три погибели,

шли бечевой когда:-то встарь,

нуждой и государем сосланы

тащить и у костра под соснами

в чужой, неведомой обители

упасть

             и никогда не встать…

Мы тоже из того сословия.

Но сами, сами мы впряглись,

как баржу трудную, сосновую,

тащить поэзию всю жизнь!

Мы падаем в сугробы тающие,

проваливаемся под лед,

но, даже умерев,

                     мы тащим

со всеми наравне вперед!

И зная, что конечной пристани

у нас не будет впереди,

мы все же,

            будущие, признанные,

идем сквозь майские дожди.

Следы в песок впечатав гордо,

неукротимы и сильны,

мы перешагиваем годы,

как будто камни-валуны..-.

Под Новый год, когда свеча

бесстрашно погибала,

вдруг ощутил я у плеча

тень внука Ганнибала.

И сквозь гусарскую гульбу

услышал я:

                — Бедняга,

вставай, иди, тебя зовут

чернила и бумага…

О, будьте счастливы, друзья!

Мое исчезновенье,

прошу, предайте до утра

веселому забвенью.

Так властвуй, доброе перо,

в союзе с Словом, властвуй!

Писать о чем? О божестве —

о женщине прекрасной!

Сосновый привкус тишины

всем поровну отпущен…

Чернила были зелены,

вина и яда гуще.

Но мне в чужом дому — пенять

на то, что не

Чем — нету разницы — писать,

пусть будет только Слово!

Чернила были зелены,

строфа зеленокрыла,

как будто веточка в снегу

зеленая светила.

Мое неловкое перо

меня так торопила,

что я пролил на черновик

зеленые чернила.

И, растекаясь по листу,

залив строфу о счастье,

в зелено деревце, в весну

чернила превращались,

и участились дрожь пера

и перебои сердца,

 когда возникла из пятна

Зеленая Принцесса.

Она сказала:

             —    Боже мой,

спасибо за спасенье!

Отныне стало мне душой

 твое стихотворенье!

Сказав свече:

           —    Каков костер! —

продолжила:

                  —    Спаситель,

меня ждет верный Мушкетер,

прощайте и простите!

И в этот час, и в тот же

миг

ты руки уронила

и красные на черновик

пролила чернила!

Но сказок ход всегда хитер!

И на листе бумажном

возник бубновый Мушкетер —

веселый и отважный!

Он крикнул:

—    Горе не беда!

Да здравствует свобода!

Какая дивная звезда

мне светит с небосвода!

Я вызволен, я излечен

от жуткого раненья,

я вашей строчкой извлечен

из злого заточенья.

Что вас печалит? Я клянусь

 любовью к тайной даме —

все будет много лучше,

чем вы думаете сами.

Судьба спасителей порой

в руках спасенных — ребус,

не представляющий труда.

Доверьтесь мне, доверьтесь!

Он шляпой красною взмахнул,

и скрипнули ботфорты,

он как щегол легко вспорхнул

и вылетел из фортки.

Нет перекрестков в небесах

и нету светофоров.

Так где же встретились они —

Принцесса с Мушкетером?

А где хотелось! Где строка

рубинового цвета

с зеленою пересеклась.

И лучше места нету.

Там слуху открывался спор

скрипичного оркестра,

и в вальсе — Красный Мушкетер

с Зеленою Принцессой…

А на земле шло торжество

и целовались маски,

и слышалось из-под небес,

из стихотворной сказки:

«Есть средство ото всех невзгод,

его не позабудьте

и в Новый год, и в старый год,

и в праздники, и в будни —

чтоб все у вас шло хорошо,

не покидайте сказок!..»

И это важно было всем,

кто в масках и без масок

отчаивался, ликовал,

кого судьба любила,

кто на бумагу проливал

старинные чернила…