Избранная поэзия

Хотя под влиянием старшего друга Ду Фу увлекся даосизмом, вместе с Ли Бо собирал целебные травы, встречался и беседовал с отшельниками, он до конца дней остался по преимуществу конфуцианцем. Для приверженцев учения Конфуция, философа VI - V вв. до н, э., человек - это прежде всего существо общественное, поэтому конфуцианцы наставляли людей в том, как жить в обществе, семье, государстве, как разумно и гармонично устроить свою жизнь. Если даосы (а вместе с ними и последователи буддийского учения, распространенного в Китае не менее широко, чем даосизм) стремились заглянуть в глубины человеческого "я", постичь внутреннюю сущность человека, охотно отдавались во власть фантазии и смутных грез, слыли безумцами и чудаками, то конфуцианцы были людьми более трезвыми и практичными, что, впрочем, не мешало их тонкому чувству красоты и умению ценить радости жизни. Одно из главнейших понятий в конфуцианстве - "любовь к человеку" (покитайски "жэнь"). Конфуций ныразил ее смысл почти теми же словами, что и философы Древней Греции: не поступай с другими так, как не хочешь, чтобы поступили с тобой. Китайский философ верил в доброе начало в человеке, полагая, что нарушение равновесия между добром и злом способно вызвать засуху, наводнения и другие природные бедствия. Именно доброта и любовь стали основой конфуцианских убеждений Ду Фу, который посвятил им и свою жизнь, и свою поэзию. Сравните строки двух стихотворений. ...Гора Пэнлай Среди вод морских Высится, Говорят. 15 Там в рощах Нефритовых и золотых Плоды, Как огонь, горят. Съешь один И не будешь седым, А молодым Навек. Хотел бы уйти я В небесный дым, Измученный Человек. (Ли Бо. Без названия) ...Не то чтоб не хотел Уйти от шума, А жить, не зная Горя и тревог, Но с государем, Что подобен Шуню, Расстаться добровольно Я не мог... (Ду Фу. "Стихи в пятьсот слов о том, что было у меня на душе, когда я направлялся из столицы в Фэнсянь") Такие образы, как таинственная гора Пэнлай, на которой, согласно легенде, растут волшебные персики долголетия, могли явиться воображению только даосского поэта, и 16

Ли Бо с истинно отшельническим пафосом говорит о желании "уйти в небесный дым", чтобы избавиться от земных мучений. Иные стремления владеют Ду Фу, хотя он не скрывает, что и его подчас посещают мысли об отшельническом уединении (" Не то чтоб не хотел/Уйти от шума..."). Отшельничество влечет Ду Фу, как и всякого средневекового китайского поэта, для которого природа, тишина "гор и воде, чашка зеленого чая, заваренного на прозрачной воде горного ручья, любимые книги в изголовье кровати - необходимые спутники вдохновения. Но при этом Ду Фу остается верен долгу строгого конфуцианца, не позволяющему мечтать о заоблачных далях горы Пэнлай. У поэта своя мифология конфуцианская, недаром он упоминает древнего императора Шуня, которого и Конфуций и его последователи считали примером идеального правителя. И Ду Фу видит собственное призвание в том, чтобы верой и правдой служить государям, подобным Шуню. Каждая эпоха по-своему выражает понятия патриотизма и гражданского долга, и точно так же, как за стремлением Ду Фу служить своему государю скрываются искренние гражданские чувства, глубокая любовь к родине и скорбь за ее судьбу, содержание его лирики оказывается шире тех или иных конфуцианских идей. Ду Фу - поэт удивительного богатства, разнообразия и полноты жизни. Он словно обладал магическим даром превращать в поэзию все, что он видел, не считаясь с установившимися канонами красивого и поэтичного. Ду Фу искал поэзию в пыли проселочных дорог, на деревенских улицах, среди кварталов бедноты и воинских поселений. Для него поэтичны самые будничные вещи - игры уличных мальчишек, крестьянский труд, моления в храмах, торговля на рынках и т. д. Он не боится покоробить слух иного знатока "грубостью" и "простонародностью" своих стихов, и оказывается, что эта поэзия не уступает по 17

магии воздействия той, которая воспевает безмятежн ую тишину "садов и полей", безмолвие "гор и вод". В стихах Ду Фу есть, все, что мучило и угнетало, восхищало и очаровывало миллионы китайцев. Словно гигантское зеркало они отражают и прошлое, и настоящее, и будущее нации. Вся страна - во времени и пространстве как бы встает со страниц его книг: стихи Ду Фу недаром называют "поэтической историей", а самого поэта сравнивают с летописцем. "Чанъань - как и шахматная доска..." - написал однажды Ду Фу, и действительно, поэт словно бы обладал способностью видеть, вещи с птичьего полета, охватывал взглядом города и поселки, кажусциеся крошечными клеточками на шаххматной доске. Точно так же столетия подчас сжимались для него в едиными миг, и воображение, выхватывая из прошлого имена и события, словно лучом волшебного китайского фонаря освещало их причудливым светом. Труд летописца упорный и кропотливый, и поэтому Ду Фу - созидатель. Его строки как будто бы вырезаны в мастерской гравера и хранят тепло умелых рук. Вот почему Ду Фу так любит искусно сделанную вещь, ценит вложенное в нее мастерство. С проникновенной силой воспел он китайскую архитектуру: башни и пагоды, сады и парки, павильоны и дворцы. Он понимал и чувствовал живопись, музыку и каллиграфию, и даже искусство лодочников, переправляющих через реку, вызывало его восхищение. Ли Бо - поэт иного склада. В его руках трудно вообразить резец гравера, потому что вдохновение поэта спонтанно, сиюминутно, подчинено даосскому принципу "самоестестаенности" (по-китайски "цзы жань"). Ли Бо берет кисть лишь в моменты высшего поэтического озарения, высшего взлета фантазии, чтобы стихотворение - готовое от первой до последней строки - легло на бумагу. Поэта манит не столько будничное и обычное, сколько "удивительное" и 18 "необычное": редкие камни, причудливо изогнутые сосны, странные очертания гор, таинственный свет луны. Воображение Ли Бо с готовностью откликается на загадочные ночные звуки - шум ветра, крик обезьян, и поэт уходит "искать удивительное", поднимаясь высоко в горы или углубляясь в чащу леса. "Удивитепьное" для Ли Бо - это некая грань, на которой видимый мир вещей и явдений соприкасается с невидимым миром, тот барьер, который надо преодолеть, чтобы оказаться в волшебной стране. На грани "удивительного" поэт ощущает родство со всей вселенной, такой необъятной и в то же время способной уместиться на его ладони. Космический поток бытия подхватывает поэта, и тогда все становится единым и вечным - деревья, травы и сам Ли Бо. Природа отвечает поэту тем же, с чем он обращается к ней: она видит и слышит, чувствует и понимает. Плывут облака Отдыхать после знойного дня, Стремительных птиц Улетела последняя стая. Гляжу я на горы, И горы глядят на меня, И долго глядим мы, Друг другу не надоедая. ("Одиноко сижу в горах Цзинтиншань") Многие китайские поэты и художники, воспитанные в традициях буддизма и даосизма, стремились к состоянию "отсутствия Я" (такое понятие часто встречалось в философских текстах) и, создавая стихотворение или картину, стирали знаки собственной личности, гасили свои чувства и мысли. Ли Бо (точно так же, как и Ду Фу) - не из их числа. Пылкий, романтичный, необузданный, он подчас дохо19