«Теперь не для того тебя зову…»
Теперь не для того тебя зову,
Чтоб возвратить души моей невинность,
Чтоб вновь увидеть, как подснежник вынес
Внезапную — над тленьем — синеву.
Да, искушенный, все я сохранил —
И чистоту, и сердце непустое,
И в зрелой нерастраченности сил
Мне жить сегодня тяжелее вдвое.
Не принимал я чувство никогда,
Как дань весны всесильной и летучей,
В ней сквозь безгрешность — жжение стыда,
Которое нас запоздало мучит…
1969
«Ничего, что этот лед — без звона…»
Ничего, что этот лед — без звона,
Что камыш — не свищет,
В немоте прозрачной и бездонной
Нас никто не сыщет.
Мы опять с тобою отлетели,
И не дивно даже,
Что внизу остались только тени,
Да и те не наши.
Сквозь кристаллы воздуха увидим
То, что нас томило…
Но не будем счет вести обидам,
Пролетая мимо.
А пока — неузнанные дали,
Как душа хотела,
Будто нам другое сердце дали
И другое тело.
1969
«Померк закат, угасла нежность…»
Померк закат, угасла нежность,
И в холодеющем покое,
Чужим участием утешась,
Ты отошла — нас стало двое.
Ах, как ты верила участью!
Тебе вины любая малость
Неразделимой на две части
И не всегда твоей казалась.
Я оглянулся и увидел,
Как бы внесенные с мороза,
Твоей неправедной обиды
Такие праведные слезы.
И вызрел приступ жажды грубой —
На все обрушить радость злую,
Таили дрожь презренья губы,
Как смертный трепет поцелуя.
Но отрезвляющая воля
Взметнула душу круче, выше —
Там нет сочувствия для боли,
Там только правда тяжко дышит.
Уже — заря. В заботе ранней
Внизу уверенно стучатся.
Я не открою. Спи, страданье.
Не разбуди его, участье.
1969
«Ты пришла, чтоб горестное — прочь…»
Ты пришла, чтоб горестное — прочь,
Чтоб земля светилась, как арена,
Чтобы третьей — только эта ночь
На огне на праздничном горела.
И пускай взывает к небу дым,
Пусть ночная кровь заговорила,
На земле мы верно повторим
Только то, что в нас неповторимо.
1969
«Я не клянусь, прости меня…»
Я не клянусь, прости меня.
Я слышал много клятв на свете.
Не зная будущего дня,
Клялись и верили — как дети.
А после видел я не раз
Лицо одной несытой страсти,
Потом — тоску огромных глаз
И детских — горькое участье.
От слова не прочнее связь:
Избыв счастливую истому,
То сердце, за себя боясь,
И в честной клятве лжет другому.
1965–1970
«И с горы мы увидели это…»
И с горы мы увидели это:
Островки отрешенной земли
И разлив, как внезапный край света, —
Вот куда мы с тобой добрели.
Видишь — лодка стоит у причала
И весло от лучей горячо.
В складках волн я читаю начало,
А чего — неизвестно еще.
И, встречая раздольные воды,
Этот ветер, что бьет по плечу,
Я вдыхаю избыток свободы,
Но пустынности их не хочу.
Эти кем-то забытые сходни —
Для шагов осторожных твоих, —
Так всходи и забудь, что сегодня
Слишком много дано на двоих.
1970
«Я губ твоих не потревожу…»
Я губ твоих не потревожу…
Дремли, не злясь и не маня.
Огнем небес и дрожью кожи
Мой день выходит из меня.
Необожженной, молодой —
Тебе отрадно с этим телом,
Что пахнет нефтью, и водой,
И теплым камнем обомшелым.
1970
«Замученные свесились цветы…»
Замученные свесились цветы —
От чьих-то рук избавила их ты,
И вот теперь они у изголовья
Губами свежесть ночи ловят.
И эта ночь с холодною звездой,
С цветами, что раскрылись над тобой,
С твоим теплом, распахнутым и сонным,
Пронизана высоким чистым звоном.
Но я шагну — и в бездне пустоты
Насторожатся зрячие цветы,
И оборвется звон высокой ночи —
Все это ложь, что сердце мне морочит.
Еще мой день под веками горит,
Еще дневное сердце говорит,
Бессонное ворочается слово —
И не дано на свете мне иного.
1970
