О истина святая! О ложь и подтасовки!
О чудный дар поэта! О лепет дурака!
История людская — вранье и потасовки,
Любви небесной радость — надежда сопляка.
О ты, зерцало мира! Безмозглое созданье!
О человек, на зверя ты не похож ничуть,
Смирил свои инстинкты ты силою сознанья, —
Что видно, если дева свою откроет грудь.
Когда она случайно мелькнет икрою белой,
То ты не ухмыльнешься слюнявым жадным ртом,
Ведь ты — не бык ревнивый, не пес ты оголтелый,
Перед желанной сукой виляющий хвостом!
Тебе чужды дуэли петушьи и кабаньи.
О нет, ты не ревнуешь, как дикое зверье.
О, ты страстей не знаешь, и женские рыданья
Твою не тронут душу, не омрачат ее.
В любви ты к ближним тоже не сходен со зверями, —
Так любишь, что за горло хватаешь их, любя,
Чтоб за язык твой подлый, язвящий, словно пламя.
За гений пустозвонства восславили тебя.
История людская с поэмой дивной сходна,
Какие короли в ней — вояки из вояк!
Но с просьбой обращаюсь к богине благородной —
Пусть держится подальше, я не любитель драк.
О мудрецы вселенной! Вы миру б дали роздых!
От всех систем глубоких ему давно невмочь!
Наш мир — сундук лохмотьев, а небо в ярких звездах —
Лишь балаган, открытый на ярмарке всю ночь.
Священники с крестами, вы, казначеи веры,
Земли вы соль и сердце; вам истина видна.
И лишь одно неладно — днем жрете вы без меры,
Лжи посвящен ваш вечер, ночь блуду отдана.
На мыслях, музыканты, затренькайте искусно,
Вы, скульпторы, ласкайте дрожащие тела.
Актеры, вы кривляйтесь пред публикой безвкусно,
Художники, вам вечность давно венки сплела.
Тебе венки их, время, все пальцы искололи.
Мешки червей недаром брались они писать.
Помазанники божьи, сидите на престоле,
Чтоб девок из балета на содержанье брать.
Ведете, дипломаты, народ тропой знакомой,
Корректнее и суше нельзя, пожалуй, быть,
Мерзавцы, я пленился безмолвной аксиомой:
«Народы существуют, чтоб за нос их водить».
«Бланка, знай: Христу невестой
Стала ты со дня рожденья,
Ведь на божий свет явилась
Ты плодом грехопаденья.
Завтра в скит блаженной Анны
Ты монахинею вступишь
И молитвой неустанной
Грех и мой и свой искупишь».
«Ах, отец, да не постигнет
Дочь твою судьба такая.
Я люблю охоту, танцы,
Нравится мне жизнь мирская.
Не хочу я расставаться
С волосами золотыми,
Над молитвенником слепнуть
В душном темно-синем дыме».
«Дочь моя, от жизни грешной
Отрешись святым обетом,
Завтра в женский скит старинный
Мы отправимся с рассветом».
Бланка слушает и плачет,
Ах, часы свободы кратки,
От судьбы своей постылой
Ускакать бы без оглядки!
Плачет и коня-любимца
Белоснежного седлает,
Гладит по волнистой гриве.
Нежною рукой ласкает…
Вдруг, в седло вскочив, помчалась
По крутой тропинке в гору,
Понеслась, не оглянувшись,
Вдаль к синеющему бору.
По тропинкам в лес дремучий
Уносилась вглубь куда-то.
Вспыхнули вдали над тучей
Красные лучи заката.
Луч, как молния блистая,
Озаряет мрак тяжелый.
Шелестит листва густая,
И гудят лесные пчелы.
Вот и середина бора,
Здесь под липою волшебной
Заколдованный источник
Тихо бьет струей целебной.
Очарована журчаньем.
Видит Бланка, — что за диво! —
На коне, чернее ночи,
Рядом юноша красивый.
Темные глаза большие
Вспыхивают, словно пламя,
В черных волосах — цвет липы,
К рогу он приник губами.
Тихо всадник незнакомый
В рог серебряный свой дует,
Грустной, сладостной истомой
Сердце девушки волнует.
Кос ее коснулись кудри —
Или это только снится?
И в смущенье опустила
Бланка длинные ресницы.
Внемлет девушка с улыбкой,
Как играет рог, чаруя,
Губы чуть полуоткрыты,
Словно жаждут поцелуя.
К юноше она склонилась,
Зачарована чудесно,
И, оставив рог волшебный,
Вдруг запел он грустно песню.
А потом рукой воздушной
Обнял стан ее безмолвно.
Бланка юноше послушна,
Сердце нежной страстью полно.
В темные глаза любовно
Смотрит Бланка долгим взглядом,
Выпали из рук поводья,
Кони их пасутся рядом.
А ручей волшебный глуше
Льет серебряные струи,
Упоенные их души
Усыпляя и чаруя.
Поднялась луна над лесом
На туманном небосклоне,
Вырисовывая тени
Черные на светлом фоне.
Удлиняет их и движет,
И, по лунному веленью,
Тени тают, исчезают
В чаще, словно привиденья…
Утром в пене конь усталый
Прискакал к воротам замка.
Но без всадницы — пропала,
Навсегда исчезла Бланка.
