Поскрипывают голые платаны,
Как такелаж разбитых кораблей,
Плюют жемчуг студеные фонтаны.
Пустынна площадь, словно мавзолей.
Продребезжал с холодными Сант-Эльма
Огнями желтополосный транвай,
И электрические ярко бельма
Меж судорожных потонули вай.
На Пьяцца Донателло кипарисы,
Нахмурившись, в кладбищенском овале
Дрожат, – и с монологом за кулисы
Спешит уставший в плотском карнавале,
Но не уйти, не обновиться в келье
От пустоты мятущейся душе!
Томит ее идейное бесцелье,
Гнетет ее земное экорше.
Многострадальной родины повсюду
Мерещится могильное чело,
И меж ветвей повешенного Иуду
Действительности вижу я назло.
И страшно мне от мыслей изъязвленных,
От гениальной нашей нищеты,
От вечных тайн, душой не преломленных,
И от земных пророчеств пустоты.
Полынь во рту и желчь в разбитом сердце,
Душа исполнена любви и злобы.
В лавровых листьях и в каиенском перце
Мои мечты покоятся в утробе
Далекого российского Бедлама,
И не воскреснуть им уже вовек:
Довольно уравнительного хлама
Перестрадал Мессия-Человек!
Трудолюбивые собрали пчелки
Не утоляющий крылящих мед,
Разбитой головой, как перепелки,
Устали мы стучать о небосвод.
Вот почему я убежал в кулисы
И голову тебе склонил на грудь:
Будь верным стражем мне, как кипарисы,
Что в голубую вознеслися жуть!
Ahi gente che dovresti esser devota,
e lasciar seder Cesare in la sella,
se bene intendi ciò che Dio ti nota,
guarda come esta fiera è fatta fella
per non esser corretta da li sproni,
poi che ponesti mano a la predella.
Dante. Purg. VI, 91–96 [1]
Пришла весна необычайно ранняя,
С загадочной улыбкою, как сон,
И от ее влюбленного дыхания
Порвался всюду снеговой виссон.
И я, как зверь, покинувший берлогу,
Вздохнул с красавицею в унисон
И псалмопевно обратился к Богу,
Видением полнощным потрясен
Антихристовых легионов в раже
Над трупом нищей матери моей;
Вакхическою ножкою весна же
Плясала меж очнувшихся полей,
Роняя из душистого подола
На черную канву свой маргерит,
И журавлей угрюмая гондола
Над ней в лазури призрачной парит.
Но сердце кто-то исполинским квачем
С звериным хохотом мое смолит,
И я с беспомощным склоняюсь плачем
Меж погребенных идеала плит.
Да вечная меня отроковица
Подснежников букетом приманила,
Иероглиф стрельчатая мне птица
Прочла в душе, примчавшаяся с Нила.
И за кудесницею босоногой
Как марафонский я бежал гонец
По трупу родины моей убогой, –
Пока меж пней свалился наконец.
Лежал, лежал я, кажется, там долго
В глубоком сне, как будто наяву,
И слышалось мне, как плевала Волга
Тела усопших в мертвую траву.
И много, много наслоилось трупов
Меж камышей по шепотливой плавне,
Но скрежета не слышал я заступов,
И небеса не раскрывали ставни.
Но вдруг откуда-то поднялись крики,
Бессчетные затеплились огни.
Торжественной, молитвенной музыки
Раздался лад: Боже, Царя Храни!
И поднял я, как отходящий инок
Подъемлет голову к Святым Дарам,
Чело измученное из былинок –
И замер, Божий озирая храм.
Божественный свершила вдруг природа
По вешней воле в мире ренессанс,
И живопись земли и небосвода
И Санцио не устрашится станц.
Сережками покрылись золотыми
Берез атласных трепетные ветки,
Подснежники невинные под ними
Благоухают, нежные как детки.
Кораллом бледно-розовым и белым
Покрылись яблони вокруг и вишни,
Пичужек хорам радостным и смелым
В них поселиться повелел Всевышний.
А меж благоухающих, воскресших,
Монистами украшенных ветвей
Пожаром солнечным горят чудесным
Благовествующие маковки церквей.
И всюду вдруг в покрове изумрудном
Зашевелилась теплая земля,
И поднялись с единодушьем чудным,
Устами тихо божество моля,
Из-под муравы рыцарей сраженных
Изрешетенные свинцом тела,
Вокруг Корнилова в кольцо сплоченных
Под знаменем Двуглавого Орла.
Деникина и Колчака и Врангеля
Умученные встали офицеры,
Все те, что верили в России Ангела
И ради чистой поплатились веры,
Все те, что были распяты в Бедламе,
Растерзаны когтями адских сил
Из-за любви к Непостижимой Даме,
И Танатос их нехотя скосил.
И выстроились вдоль они дороги,
Как в Царские выстраивались дни,
И в хор слились молитвенный и строгий,
Забытый хор: Боже, Царя Храни!
