Мы полуангелы и получерти,
Мечтаний и действительности смесь,
Мы в солнечной вселенной звездоверти
Не выведали тайны и поднесь.
Суть выветрилась из словесной дерти
И кажется неуловимой здесь,
Но в колесе задумываться Смерти
Велит не человеческая спесь:
Чудовищною кажется нелепость
Души, давно исчерпанной, печали,
И плоти опьяненная свирепость,
И пресмыкание без вертикали;
Безбожников заведомая слепость
Сокрыта в поклонении детали.
Паломники мы все недоуменные
По лабиринту кладбищенских туй,
Но изредка лишь претворяем бренные
Сплетенья ненавистных плотских сбруй
В слова премудрости Твоей бесценные,
В потоки голубых небесных струй;
Так всколыхни же струны сокровенные
И мне псалом священный продиктуй!
Прислушайся. Безмолвие могильное
Лишь хриплым стоном злобных Немезид
Нарушено. И к аду стадо пыльное
Несет свой пресмыкающийся стыд;
Теперь труба для нас автомобильная –
Великий псалмопевец Твой Давид!
ЛЬВИНЫЙ ГРОБ (Св. Теофор † 20 декабря 107) Христианская легенда
Буря. Волны, как Левиафаны,
Разъяренными секут хвостами,
Пыль жемчужную вздымая ртами,
Ионии лазурной сарафаны.
Грозные над бездной Аквилоны
Гривы теребят у Немезид,
Змеевласые врагов Беллоны
Волокут удавленных в Аид.
Демоны по перепонкам черным
Туч ручищами бьют в барабан,
Молнии орнаментом проворным
Прорезают облачный тюрбан.
Лязг и хохот. Только на триреме
Вследники умолкшего Христа
Лихорадочно гребут в яреме,
Синего не раскрывая рта –
Ни для жалобы, ни для молитвы
В муками осатаненном трюме,
Даже плеть, разящая как бритва,
Не рассеяла угрюмой думы.
Что ж крылья подневольные галеры,
Цепями связанные, так печалит?
Не лучше ль, мрачные покинув шхеры,
К безбурным побережиям причалить?
Не о себе задумались невольники,
Не страх залил их псалмопевный хор:
Их помыслы о Божьем сердобольнике –
Антиохийский пастырь Теофор
Под стражей Кесаря сидит на палубе,
Прикованный у основанья мачты,
Но ни одна пока не слышна жалоба
Из уст святых. Галерники, не плачьте!
Смятенны духом сотники и стража,
Давно охрип от ужаса наварх,
Но что-то, улыбаясь от миража
Священного, чертит наш патриарх
Дрожащим стилосом по навощенной
Своей дощечке… Чайка, Божья чайка,
О чем отец наш пишет вдохновенный,
Чему он радуется, прочитай-ка!
Посланье к братьи Римской Теофора,
Раба Христова, пастыря овец:
Любезные, я буду скоро, скоро
С Христом Иисусом вместе наконец!
Эфесские вам всё расскажут братья,
И вы для встречи веточки олив
Нарежьте; упаси вас Бог проклятья
Шептать на Кесаря, – ведь я счастлив!
Не возносите просьбы к Богоматери
О нежеланном для меня спасении,
Ведь я мечтаю о зверином кратере,
Как о пресветлом духа воскресении!
Я – золотое зернышко пшеничное,
А звери – жернов Провиденья чистый,
И, утеряв обличие темничное,
Просфоркой буду я Христа душистой.
Дразните же, машите платом красным,
Кричите на крадущихся зверей,
Чтоб мавзолеем стали мне прекрасным
Они, каких не сыщешь у царей!
Да что! Я сам дразнить их буду в Риме,
Я плюну в них, я высуну язык,
Я как с невестой обнимуся с ними,
Как с тысячей магических музык.
Никто, ничто не помешают ныне,
Чтобы исполнилась моя мечта,
Я выстрадал и в келье и в пустыне
Довременное Сретенье Христа.
Ни адский огнь, ни тысячи эгемонов,
Ни крест, ни дыба, ни стада зверей,
Ни мириады озлобленных демонов
Мне паруса сорвать не смогут с рей!
Ни смерть, ни смрад, ни разложенье,
Ни призрак страшного небытия
Остановить не смогут на мгновенье
Того, кто жаждет обрести Тебя!
Не плачьте же, возлюбленные братья,
Влюбленного увидите вы взор,
Сияющим в звериные объятья
Спешит Христов Апостол Теофор.
Среди шеломов пиний – Колизея
Румян тысячеарочный овал,
В воронке адской, с зевотой глазея,
Стотысячный палач добушевал.
Всё надоело. Схватки гладиаторов
И абордаж аренных навмахий,
Кормление рабами аллигаторов
И коней аравийских бег лихий.
«Зверей! Зверей! Зажечь живые факелы!
Еретиков! Поганых христиан!
Давно уж варвары в кругу не плакали,
Давно не видели мы рваных ран!»
И бледные, перебирая четки,
Глядя в лазурь, они вошли в арену.
И львиные уже из-за решетки
Горят глаза, и рты роняют пену.
Вот подняли решетку бестиарии,
Вот хлест бичей – и вырвалась гроза,
Но ей влюбленного навстречу карие
Глядят архиепископа глаза.
Умолкшая к стене прижалась братья,
А он, седой, высокий, словно кедр,
Из глаз сияющий до самых недр,
Раскрыл широко так свои объятья,
Из-под цепей роняя аметисты,
И зашагал на разъяренный рык:
«Я каюсь зрелый, вы – мой жернов чистый», –
Как колокол, звонил его язык.
И молнии рыкающим зигзагом
К нему со всех примчались сторон
Под вой разбуженных исподним магом
Людских гиен и волков и ворон.
И первую в свои объятья львицу
Он принял, как влюбленный мотылек,
И в желтую смешались небылицу
Тела кошачьи и крови клубок…
А в полночь у кустодов Колизея
За горсть монет антиохийский гость
Купил для братии, благоговея,
Несъеденную Теофора кость.
