Пока живешь, душа, - люби!..

Сгорает память.

А по гарям - зимы.

И в этих вечных зимах

Я поблек:

Так тягостно мне,

Так невыносимо

От героизма нищих и калек.

* * *

Церковь - словно погасший фонарь.

Не пойму - слышу звон или помню?

Не зови меня,

Новый звонарь,

На поруганную колокольню.

Нету веры былой.

Нет огня:

Много минуло,

Все ль миновало?

Я тебя не спасу,

Ты - меня,

Как в нашествие ревтрибунала.

Зависть правит толпой и азарт,

Срам и страх с круговою порукой.

Не зови.

105

Не вернусь я назад.

Мертвым звоном меня не аукай.

БЛАГОВЕСТ

Едва под звоны

Отворили храмы,

Как хлынули толпой

В дворяне хамы.

Не дай нам Бог,

Изменится погода -

Не миновать

Семнадцатого года.

МАТУШКА

Величают тебя белой лебедью,

Свет-Ярославной.

С безответным вопросом

Подхожу к тебе, как по ножам:

Христианка ли ты,

Если ты не была православной?

Православна ли ты,

Полосуя плетьми прихожан?

Что ж вы, братья по вере,

Мужиков забивали в колодки

И вели на торги

Продавать православных, как скот?

И шалел от бесправья мужик,

Как от яростной водки,

Наспех лоб осенив,

Торопился в дубраву на сход.

Ой, не раз ты, не раз

Спотыкалась, Россия, на ровном:

То приказ, то указ -

Проявление высших забот.

Разъясняли друг другу

Православные волки и овны:

Общей Родины нет,

Есть своя у рабов и господ.

Непролазная ложь,

Будто прежде любили друг друга.

Отвернулся Господь?

Государю и нам не помог?

С головами накрыла нас всех

Бело-красная вьюга,

И семнадцатый год

Совместил эпилог и пролог.

106

ПЕВЦЫ

Певцы-слепцы,

Нам было так по нраву,

Свой край любя,

Воспеть над ним расправу.

Мы, славя слепо,

Приближали день -

День погребенья

Русских деревень!

О как звонкомедально лесть звучала -

Разбойный улюлюкающий гимн!

С тех самых пор положено начало

Губить - одним,

А каяться - другим.

Российский панихидный день -

Наш праздник:

Гуляй, круши,

Чтобы в конце концов

За море слез,

Немыслимые казни

Посмертно обвинить вождя слепцов.

Отчизна, через сомкнутые веки

Я плачу о себе,

О человеке...

Сам пред собой - в закате золотом -

Слепой пастух,

Растоптанный скотом.

МУЖИК

Недавно в гости не просили -

Сегодня грабят.

Воронье,

Не надо каркать о России,

Вы трижды предали ее.

Кровь полевая не остыла.

Непостижимо:

Не враги -

Извечные каптеры тыла

Опять сгибают в три дуги

Того, кто мыкал все напасти,

Да в самый смак,

Да в самый шик

Тебя, Архангел серой масти,

Российский спившийся мужик!

Не от трудов душа сломалась,

От вечной лжи

Ты сдал хребтом,

И если б выпрямился малость,

Стоял бы в уровень

С Христом.

107

* * *

Запеть бы мне,

Да голос тих.

Едва подумаю о добром,

Бьет сердце изнутри по ребрам,

И бред слетает с губ моих.

И явь мне шепчет:

Не трави

Живых! Пой в пустошь на причале.

Вся наша слава на крови -

Идейный полигон печали.

Не примирив народ и власть,

Служивых со сторожевыми

Дано нам

Вечно мертвых клясть

И лебезить перед живыми.

108

ОБУГЛЕННЫЕ ВЕКОМ

«Мы входили в жизнь без идеологических

шор, с широко распахнутыми глазами от бомб

1941 года. Мои откровения не давались мне

через лозунги и декреты. Всегда через личные

потери, через страдания. Мы искали в

правителе высшего судию, а находили в рабе

палача. Мы жаждали от сильного

покровительства, а находили в слабом садиста.

Мы искали в незнакомом друга, а находили в

кровном врага…

Мы собачьими глазами просили у

общества участливой нежности, а общество

обеспечивало нас ненавистью по высшей

категории. Материнскую ласку, друга,

любимую, свободу, пайку и махорку нам

годами заменяла ненависть. Так было до тех

пор, пока я не увидел, что ненависть плачет

беспомощными слезами… Почему? Потому

что наша ненависть являла собой

бессмысленную, щенячью форму самозащиты,

рассчитанную на милосердие от обнаженной

общественной дикости. Мы входили в мир без

идеологических шор и уходим без иллюзий.

Именно это укрепляет меня в убежденности: рано или поздно, при мне это произойдет или

без меня, если ненависть способна заплакать покаянными слезами, Родина неизбежно

обретет чело-веческий облик. Так думаю. Над этим работаю» - таким предисловием

начинается сбор-ник стихов «Обугленные веком» (1995 год). Точнее концепцию своего

творчества Михаил не выразил, пожалуй, больше никогда.

Изданием этого сборника он обязан Совету самоуправления (так тогда называлась

городская Дума) и Администрации города, а инициатором выступил депутат-коммунист

Владимир Громов. Удивительным образом за стихи Михаила хватались представители

самых разных политических течений: им казалось, что он бьет их врагов, и только потом

соображали, что в такой же степени это повернуто против них.

Володя - бывший железнодорожник, которого мы более знали как исполнителя бар-

довских песен и прекрасного, чуткого человека. Бывал у нас дома. Обладал редким по

проникновенности тенором, играл на гитаре. Ему Миша посвятил одно из своих лучших

стихотворений «Слева - чаща. Леса...», которое мы полюбили в его исполнении.

К тому времени, как мы подружились, Володе было за сорок. Он имел высшее ин-

женерное образование, но трудился машинистом тепловоза (здесь больше платили). Рабо-

ту любил - в его рассказах о дальних рейсах много поэзии. Но вот выработаны годы, необ-

ходимые машинисту для получения пенсии, а сил еще достаточно, в душе неудовлетво-

ренность. Володя вступает в Коммунистическую партию и с головой окунается в полити-

ку. Сначала он становится одним из самых видных депутатов городского Совета самоуп-

равления, а потом делает головокружительный взлет - по спискам КПРФ проходит в Госу-

дарственную Думу. Мы догадывались, что поддерживая Михаила, Володя рассчитывал

привлечь его к агитационной работе. Стихи нравились, и компартию Громов поддерживал

искренне, только, думается, идеалы КПРФ он больше сочинял... Миша утешал: «Володя,

109

не переживай. Для меня неважно, сколько партийности в человеке – важно, сколько чело-

вечности в партии».

(Через четыре года Громов вернется из Москвы и отойдет от политики. На расспро-

сы будет только с досадой махать рукой, да мы и не станем спрашивать. По слухам, он хо-