Стихи и поэмы

Ни дум, ни жалоб, ни желаний...

Одно стремление - уснуть,

к чужому городскому камню

щекой горящею прильнуть...

Сентябрь 1941

Сестре («Машенька, сестра моя, москвичка!..»)

Первые бомбардировки Ленинграда, первые артиллерийские снаряды на его улицах. Фашисты рвутся к городу. Ежедневно Ленинград говорит со страной по радио.

Машенька, сестра моя, москвичка!

Ленинградцы говорят с тобой.

На военной грозной перекличке

слышишь ли далекий голос мой?

Знаю - слышишь. Знаю - всем знакомым

ты сегодня хвастаешь с утра:

- Нынче из отеческого дома

говорила старшая сестра. -

...Старый дом на Палевском, за Невской,

низенький зеленый палисад.

Машенька, ведь это - наше детство,

школа, елка, пионеротряд -

Вечер, клены, мандолины струны

с соловьем заставским вперебой.

Машенька, ведь это наша юность,

комсомол и первая любовь.

А дворцы и фабрики заставы?

Труд в цехах неделями подряд?

Машенька, ведь это наша слава,

наша жизнь и сердце - Ленинград.

Машенька, теперь в него стреляют,

прямо в город, прямо в нашу жизнь,

пленом и позором угрожают,

кандалы готовят и ножи.

Но, жестоко душу напрягая,

смертно ненавидя и скорбя,

я со всеми вместе присягаю

и даю присягу за тебя.

Присягаю ленинградским ранам,

первым разоренным очагам:

не сломлюсь, не дрогну, не устану,

ни крупицы не прощу врагам.

Нет. По жизни и по Ленинграду

полчища фашистов не пройдут.

В низеньком зеленом палисаде

лучше мертвой наземь упаду.

Но не мы - они найдут могилу.

Машенька, мы встретимся с тобой.

Мы пройдемся по заставе милой,

по зеленой, синей, голубой.

Мы пройдемся улицею длинной,

вспомним эти горестные дни,

и услышим говор мандолины,

и увидим мирные огни.

Расскажи ж друзьям своим в столице:

- Стоек и бесстрашен Ленинград.

Он не дрогнет, он не покорится, -

так сказала старшая сестра.

12 сентября 1941

«Я говорю, держа на сердце руку...»

Я говорю, держа на сердце руку.

Так на присяге, может быть, стоят.

Я говорю с тобой перед разлукой,

страна моя, прекрасная моя.

Прозрачное, правдивейшее слово

ложится на безмолвные листы.

Как в юности, молюсь тебе сурово

и знаю: свет и радость - это ты.

Я до сих пор была твоим сознаньем.

Я от тебя не скрыла ничего.

Я разделила все твои страданья,

как раньше разделяла торжество.

...Но ничего уже не страшно боле:

сквозь бред и смерть сияет предо мной

твое ржаное дремлющее поле,

ущербной озаренное луной.

Еще я лес твой вижу

и на камне,

над безымянной речкою лесной,

заботливыми свернутый руками

немудрый черпачок берестяной.

Как знак добра и мирного общенья,

лежит черпак на камне у реки,

а вечер тих,

неслышно струй теченье

и на траве мерцают светляки...

О, что мой страх,

что смерти неизбежность,

испепеляющий душевный зной

перед тобой - незыблемой, безбрежной,

перед твоей вечерней тишиной?

Умру, - а ты останешься, как раньше,

и не изменятся твои черты.

Над каждою твоею черной раной

лазоревые вырастут цветы.

И к дому ковыляющий калека

над безымянной речкою лесной

опять сплетет черпак берестяной

с любовной думою о человеке...

Сентябрь 1941

Первое письмо на Каму

Сентябрь 1941 года. Враг у ворот Ленинграда. Непрерывные бомбежки и обстрелы Хлебная норма резко уменьшена.

Я знаю - далеко на Каме

тревожится, тоскует мать.

Что написать далекой маме?

Как успокоить? Как солгать?

Она в открытках каждой строчкой,

страшась и всей душой любя,

все время молит: «Дочка, дочка,

прошу, побереги себя...»

О, я любой ценою рада

тревогу матери унять.