Ахиллесово сердце

* * *

В дни неслыханно болевые

быть без сердца – мечта.

Чемпионы лупили навылет –

ни черта!

Продырявленный точно решёта,

утешаю ажиотаж:

«Поглазейте в меня, как в решётку, –

так шикарен пейзаж!»

Но неужто узнает ружье,

где,

привязана нитью болезненной,

бьешься ты в миллиметре от лезвия,

ахиллесово

сердце

мое?!

Осторожнее, милая, тише...

Нашумело меняя места,

я ношусь по России –

как птица

отвлекает огонь от гнезда.

Все болишь? Ночами пошаливаешь?

Ну и плюс!

Не касайтесь рукою шершавою –

я от судороги – валюсь.

Невозможно расправиться с нами.

Невозможнее – выносить.

Но еще невозможней –

вдруг снайпер

срежет

нить!

1965

Неизвестный – реквием в двух шагах, с эпилогом

Памяти лейтенанта Советской 

Армии Эрнста Неизвестного, пав-

шего в атаке 2-го Украинского фронта.

Лейтенант Неизвестный Эрнст.

На тысячи верст кругом

равнину утюжит смерть

огненным утюгом.

В атаку взвод не поднять,

но сверху в радиосеть:

«В атаку – зовут – твою мать!»

И Эрнст отвечает: «Есть».

Но взводик твой землю ест.

Он доблестно недвижим.

Лейтенант Неизвестный Эрнст

идет

наступать

один!

И смерть говорит: «Прочь!

Ты же один, как перст.

Против кого ты прешь?

Против громады, Эрнст!

Против –

четырехмиллионнопятьсотсорокасемитысячевосемь-

сотдвадцатитрехквадратнокилометрового чудища

против, –

против армии, флота,

и угарного сброда,

против –

культургервышибал,

против национал-социализма,

– против!

Против глобальных зверств.

Ты уже мертв, сопляк?..

«Еще бы», – решает Эрнст

И делает

Первый шаг!

И Жизнь говорит: «Эрик,

живые нужны живым.

Качнется сирень по скверам

уж не тебе – им,

не будет –

1945, 1949, 1956, 1963 - не будет,

и только формула убитого человечества станет –

3 823 568 004 + 1,

и ты не поступишь в Университет,

и не перейдешь на скульптурный,

и никогда не поймешь, что горячий гипс пахнет

как парное молоко,

не будет мастерской на Сретенке, которая запирается

на проволочку,

не будет выставки в Манеже,

и 14 апреля 1964 года не забежит Динка и не положит на

гипсовую модель мизинца с облупившимся маникюром,

и она не вырвется, не убежит

и не прибежит назавтра утром, и опять не убежит,

и совсем не прибежит,

не будет ни Динки, ни Космонавта (вернее, будут, но не

для тебя, а для белесого Митька Филина, который не

вылез тогда из окопа),

а для тебя никогда, ничего –

не!

не!

не!..

Лишь мама сползет у двери

с конвертом, в котором смерть,

ты понимаешь, Эрик?!

«Еще бы», – думает Эрнст.

Но выше Жизни и Смерти,

пронзающее, как свет,

нас требует что-то третье, –

чем выделен человек.

Животные жизнь берут.

Лишь люди жизнь отдают.

Тревожаще и прожекторно,

в отличие от зверей, –

способность к самопожертвованию

единственна у людей.

Единственная Россия,

единственная моя,

единственное спасибо,

что ты избрала меня.

Лейтенант Неизвестный Эрнст,

когда окружен бабьем,

как ихтиозавр нетрезв,