1923–1924
Пеленки облаков смахнула туча...
Пеленки облаков смахнула туча.
Фонарь — пустой подсвечник под листвою.
Ночь выпросталась из-под балдахина,
Как бабка, шепчется сама с собою.
Ополоснулся полуобморочный месяц
И виснет у земли бездомной в изголовье.
До задней улочки едва доплелся нищий,
Припал к забору, сон заблудший ловит.
Дедушка мой старый
В синагоге виленской раз, пропев псалом,
Дедушка мой старый тронулся умом…
Взгляд мой улицей напился допьяна.
Позови домой, где ждет дремота.
В сердце у меня есть тихая струна —
Плачет на закате и бормочет что-то.
Льется свет холодный надо мной.
Слышу звезд дыхание живое.
Так о дедушке безумном спой
И о внуке, что безумен вдвое.
Мой город в длинных белых простынях…
Мой город в длинных белых простынях
Бормочет медленные бледные молитвы.
Мерцают жестяные скаты крыш,
Текут, прозрачным молоком облиты.
Из гипса хрупкую луну леплю
И погружаю в голубое блюдо.
На землю масляный сочится свет
Из труб кирпичных иль невесть откуда…
И, запеленатый белым-бело,
Задумчиво хранит молчанье город,
Боясь, как я, нарушить тишину.
Чудесный миг, благословенным будь…
Чудесный миг, благословенным будь!
Ты путь передо мной открыл высокий.
Кровь понеслась в стремительном потоке,
И юной верой задышала грудь.
Мгновение, благословенным будь,
Когда великодушны и жестоки,
Друзья в мои неопытные строки,
Как в окна, попытались заглянуть.
Затихнул я в то самое мгновенье,
Когда ко мне явилось просветленье
И я, сосредоточась, зубы сжал.
Когда, вобрав всю радость, все печали,
Стихи во мне впервые зазвучали,
Мотив рожденной песни задрожал.