Из фронтовой лирики. Стихи русских советских поэтов

Литература войны отразила, пользуясь выражением Уткина, ее душевную сейсмографию. Это касалось всего — материала, темы, чувств. И, быть может, ни в чем это не прослеживается так ярко, как в трактовке темы Родины — важнейшей темы литературы Великой Отечественной войны.

Общеизвестны многие примеры творческой переклички поэтов разных национальностей и народностей СССР, — переклички, свидетельствующей о том чувстве семьи единой (П. Тычина), которое не только выдержало проверку на прочность, но и оказалось во сто крат обострено, усилено величайшими испытаниями, выпавшими в дни войны на долю всех народов Советского Союза. Понятия Родина и дружба народов стали неразрывны в нашем сознании. Национальные истоки, о которых с такой силой сказал в те дни Демьян Бедный («…Я верю в свой народ несокрушимою тысячелетней верой»), и черты новой, Советской России, с ее интернациональной миссией спасения всего человечества от фашистского варварства (А. Безыменский. «Я брал Париж!»), слились в едином сплаве. Россия закономерно становится во фронтовой поэзии символом Советской родины, которая дороже самой жизни.

(А. Прокофьев)

В известном стихотворении Симонова, так программно и названном — «Родина», ее образ сначала развертывается, как мы бы сегодня сказали, глобально: «..касаясь трех великих океанов, она лежит, раскинув города…»

Вспоминаешь «клочок земли, припавший к трем березам… речонку со скрипучим перевозом»… то, «где нам посчастливилось родиться», где мы «нашли ту горсть земли, которая годится, чтоб видеть в ней приметы всей земли».

Предельно личное, конкретное, можно сказать — интимное, восприятие Родины характерно было в годы войны для многих поэтов. В стихах Д. Алтаузена Родина смотрит на поэта «глазами белокурого ребенка», убитого фашистами, пишет ему «чистым почерком верной жены». «Если в бой идешь — сливается этот дом со всей Москвой» (А. Жаров. «Моряки-москвичи»). «Держась, как за личное счастье, за каждую пядь земли», — утверждает П. Железнов («На подступах к Москве»). С «пяди» суглинка начинается Родина для лирического героя стихотворения В. Казина «Проводы». Своя боль воспринимается как часть общей — «во имя правды большей, чем твоя» (П. Антокольский. «Сын»).

Неотрывно от темы Родины проходит сквозь всю поэзию Великой Отечественной войны другая ее главная тема — тема партии. В условиях войны коммунистам, как хорошо сказал об этом в своих воспоминаниях Л. И. Брежнев, предоставлялось только одно преимущество — первыми идти в бой, быть всегда там, где решалась судьба Родины, прежде других принимать на свои плечи всю тяжесть невиданных испытаний. Политработники были там, где всего труднее, личным примером, под ураганным огнем подымали воинов в атаку, вместе с бойцами стояли насмерть на оборонительных рубежах — под Могилевом и Брестом, под Вязьмой и Волоколамском, под Пулковом и на Синявинских высотах, на священной земле Сталинграда; вместе с ними форсировали Днепр и штурмовали рейхстаг… Коммунисты шли в первых рядах и погибали первыми; но на смену им вставали в строй новые бойцы. Вставали — и уходили в бой, порой не успев оформить свое вступление в партию, унося на груди записку: «Если не вернусь из боя, прошу считать коммунистом!..» Таков был свет подвига, сила нравственного примера. И тема партии звучит в стихах и поэмах военной поры прежде всего именно как тема нравственная, коммунисты предстают в этих стихах и как живые, близкие люди, и — одновременно — как образец и норма жизненного поведения — будь то строки Н. Тихонова из его поэмы о двадцати восьми панфиловцах:

Или строки стихотворения Д. Алтаузена «Партбилет», написанного за несколько дней до гибели (и ровно за три года до дня Победы — 9 мая 1942 года). Строки, в которых за образом «мертвого, но прекрасного» бойца, исколотого фашистами, но и после гибели не выпускающего партбилет из намертво сжатой руки, встает пророчески предугаданная судьба самого автора:

Или «Ленин» С. Щипачева — стихотворение, в котором невероятное становится реальностью: статуя Ленина, низвергнутая фашистами с пьедестала в захваченном ими городке, — на рассвете, приводя в ужас фашистов, оказалась «незримой силой поднята из праха»:

Или «Баллада о ленинизме» И. Сельвинского — яркое воплощение того, как пример Ленина в тяжелейших условиях войны воздействовал на поведение простых, рядовых коммунистов, помогал им в их последний час стать выше своей судьбы, — говоря словами Маяковского, «разгромадиться в Ленина». «Молоденький политрук», которого гитлеровцы вешают на глазах у согнанных к месту казни жителей, — последним, отчаянным движением (вот все, что ему осталось на земле!) «вытянул правую руку вперед»:

Или, наконец, пламенное обращение Н. Грибачева к партии:

Мысль о стойкости советских людей в условиях тяжелейшего испытания проходит сквозь всю поэзию войны. Так, стихотворение Б. Лихарева «Камень» (1944), поначалу вроде бы довольно традиционное — о камне, «голом и синем, как лед», что «был нам постелью среди этих полярных широт», — буквально оживает на внутреннем противостоянии последних двустиший:

В те же годы С. Орлов написал пронзительные стихи о боевой машине, которой тяжелей, чем нам: «Мы люди, а она — стальная». А Григорий Люшнин в 1943 году, в концлагере Ней-Бранденбург, — о стремлении к свободе, достигающем такой силы, что «на решетке, сжав зубами, гайку ржавую верчу». И хотя с вышки смотрит часовой и даже «пули сыплет вниз», —

Поэзия войны отразила нелегкую диалектику подвига. Отразила в разных интонациях, от пламенного монолога-клятвы до неторопливого раздумья…