1926
79. «When amethyst lamps were lighted…»
When amethyst lamps were lighted
and sunrays had traveled far,
I parted my velvet curtain
and listened for your guitar.
But I fell asleep on the marble,
the wind blew my scarf away,
and my tiger-footed servants
announced the break of day.
I woke, and went to the temple;
I will worship gods, not men.
You did not come when I waited —
now you need not come again!
1925
80. «Серебряные, тихие заливы…»
Серебряные, тихие заливы,
гранитов прибережных череда,
и трогает забытые мотивы
знакомая восточная звезда.
Какие-то глубокие лагуны,
где ползают гондолы по ночам,
какие-то неведомые струны,
послушные полуночным лучам.
И эти струи — только отраженья
разлившихся, расплесканных прудов,
и отзвуки — пустые повторенья
пропетых песен, сломанных смычков.
И корабли везут свои поклажи —
награбленное золото луны —
на берега — дразнящие миражи,
рисующие сказочные сны.
1925
81. «Гора, покрытая ковром зари и юга…»
Гора, покрытая ковром зари и юга,
и северная дикая скала…
И нам с тобою не видать друг друга,
хоть я тебя настойчиво звала.
Теперь и ждать и спрашивать не стоит.
Стрела рассталась с луком, ты — со мной.
Теперь пусть каждый сам себе пророет
свою тропу на пустоши земной.
Но даже там, где черная берлога,
где не достать до глаз моих лучу,
я не забуду, что была тревога,
и не любить тебя не захочу.
1926
82. «Из камня белого Каррары…»
Из камня белого Каррары
твой профиль вы сечет рука,
сереброструнные гитары
передадут тебя в века.
Ты будешь юный и певучий,
певцы живые не затмят
ушедший твой печально-жгучий
и гордый и глубокий взгляд.
Твой будет свет — лучом от Бога,
тебя мы чудом назовем
и самой трудною дорогой
к своим святилищам пойдем.
1926
83. «When the heat has fallen and the skies are calm…» [77]
When the heat has fallen and the skies are calm
and the desert sands are turning black from red,
I can see your image in the drooping palm,
w here the smoke goes upward in a silver thread.
Then I leap and call you in a pleading tone,
and forget — Great Allah — that you cannot come,
for your fairy dust on many winds is blown,
and your lute is broken, and your hands are numb.
1925
84. God's World. Edna St. Vincent Millay («О, мир, я упиваюсь так тобой!..») [78]
О, мир, я упиваюсь так тобой!
Твой ветер, серый неба свод,
туман, что встанет и плывет!
В осенний этот день твой яркий лес
и той скалы чернеющий навес,
и тот утес, поднявшийся дугой!
Мир, как налюбоваться всласть тобой!
Извечно чудо: но вот этот год
во всем такая страсть видна,
что душу трогает она
и тянет прочь. Бог, я боюсь, что Ты
дал миру слишком много красоты.
Как рвется сердце! Пусть не упадет
горящий лист; пусть птица не зовет.
1929
85. «Как только я умру и светлый надо мной…» [79]
Как только я умру и светлый надо мной
тряхнет Апрель дождем промытое руно,
пусть даже ты придешь, изломанный тоской,
— мне будет все равно.
Со мною будет мир, как в зелени ветвей,
когда побеги дождь на землю приклонил.
— и сердце замолчит и будет холодней,
чем ты со мною был.
1926
86. «Твои глаза — две быстрых птицы…» [80]
Твои глаза — две быстрых птицы,
они проснулись и летят,
и видевшим однажды снится
твой крыльями взмахнувший взгляд.
Твои глаза — две ярких птицы,
что прямо с солнца принесли
его целебную частицу
для нищей и больной земли.
Твои глаза — две певчих птицы,
и звуки райской песни в них;
кто этой песни приобщится,
тот не пойдет искать других.
1927
87. «Мы видели твою зарницу…»
Мы видели твою зарницу
у вод священного пруда,
и нам, я знаю, не приснится
прекрасней скажи никогда.
За синие лесные воды
ты отошел, и больше нет
того, что ждали все народы
безропотно так много лет.
Для чьей страны ты нас покинул,
мы не видали. Нам темно.
Прощальным пологом задвинул
свое блеснувшее окно.
