А ливень,
Не уставая,
Обхаживал темный мир,
Сгустившийся за окошком.
И версты –
Через овраг –
Закручивались как петли,
Завязывая трактир.
И села в оврагах мокли,
Как в плещущих ковшах.
А псы под крыльцо забились.
И в воздухе пепел плыл.
Чешуйки огней погасли.
В бревенчатых кораблях
Похрапывали уральцы,
Набравшись медвежьих сил,
Среди сундуков и крынок,
С берданками в головах.
Похрапывали уральцы,
Грудастые кержаки.
Мохнатые рты сосали
Смолистую благодать.
А темень перетряхала
Кондовые сундуки,
Узорчатые укладки,
Задвинутые под кровать.
Каемчатые шали.
Оленьи пимы.
Платок
С крестами.
Паневы.
Кики
И бисерная объярь.
И библия в темной коже, –
Узоры гусиных строк
В отметках отцов и дедов, –
Семейный календарь.
Настоянное в столетьях,
Бродило еще вино
Хлыстовских богородиц,
Юродивых и христов.
Еще по ночам радели.
Еще не так давно
Вертелись и выкликали
Радельники из хлыстов.
И ливень шумел в окошко
Стодавнею темнотой.
Матрос был один.
И сёла,
Пригорбившись за окном,
Шептали сидельцу в уши,
Водили его рукой,
Когда он полез под стойку
За спрятанным топором.
«Московская ересь?
Метка
Антихриста?
Как персты,
Горящие адским жаром,
Коснулись?
И знак когтей
Оставили?
Этот дьявол,
Явившись из темноты,
Быть может, уже давненько
Сожжен в черноту углей?»
«Не сорок, а сто простится!»
Всё так же стоял матрос.
Сиделец играл глазами
И молча – вершок к вершку –
Тянулся
За топорищем.
Смуглел обнаженный торс.
И вот
На одну секунду
Матрос наклонил башку.
И – крррак!
Загремела чашка.
И – жжжжах!
Отлетел кусок
От стойки.
Блеснув плотвою, пронесся топор.
Едва
Матрос отклонил затылок.
Ошибшийся на вершок,
Сиделец очками брякнул
И жмурился, как сова.
Матрос отскочил:
«Так вот что?
Не выдержал!
Проняло! –
(А впрочем, в лице всё тот же) –
И щелкнул зубами:
– Ну-с!
Другому теперь придется
Считать твое барахло.
С тобой же,
По нашей правде
Московской,
Расправлюсь, гнус!
Спасибо,
А я-то сразу
Не понял,
Не раскусил
Звериных твоих ухваток,
Хотя и не так-то прост.
Хитрил,
Лебезил,
Подлюга,
Но хватит ли черных сил
В твоих обомшелых лапах,
Чтоб был посрамлен матрос?
Медвежья душа,
Не думай,
Что только за черепок,
За свой черепок,
Плачу я.
Зарок-то
Ведь мною дан
Бороться
За всех трудящих!
И если тебя,
Дружок,
Оставить вот так,
Так ты же
Накинешь
На нас
Аркан».
И стал натягивать тельник
И поправлять ремни.
Оделся – и снова к стойке.
(Как вытащенный карась,
Сиделец губами шлепал.)
«Ну, что там: как есть одни!
Никто не придет на помощь!
Очки надевай!
Вылазь!
Да, кстати: топор отдай-ка!
Тебе не с руки такой:
Еще поотрубишь пальцы! –
(Сиделец мотнул веслом
И отдал топор.) –
Ну, то-то ж!
<Гони-ка теперь второй
Такой же кипучий чайник, –
Мы вместе разопьем.
Ну, живо…»>
И тут сиделец
Вдруг распустил лицо,
Стянул его сеткой складок:
«Ужели?
<Еще?>
Сейчас!
А может быть, солонинки?
Домашнее есть пивцо».
Матрос перебил:
«Довольно!
Подумай!
Последний час!»
И вот они сели вместе
(В окошко стреляла дробь)
За стойкою, друг против друга,
Под ризами икон.
<«Ну, что же, по первой трахнем!»
И, сталкивая лоб в лоб
Наполненные стаканы,
Расплескивали самогон.>
«Сельцо-то у вас большое?» –
Спокойно спросил матрос.
<Сиделец
(Рука вприпляску)
Вдруг уронил стакан.>
«Большое-с.
Народ вальяжный.
У кажного сто полос». –
«Ну, а твое хозяйство?
Не отдано батракам?» –
«Никак-с». –
«А нажился?» –
«Что вы!
Какая нажива?!
Чушь!
Торгую:
Селедка, вобла,
Сомовинка, требуха.
Бывало, по целым суткам
Среди мужиков верчусь –
Одни пятачки-с,
В кармане попрыгивает блоха.
Покаюсь,
Зубами грызся
За ветошку,
За половичок.
И бог посетил молельца:
Недаром ни ел, ни спал, –
В конюшне жеребчик сытый,
На скотном ревет бычок.
По грошикам собиралось,
А крышу листом застлал.
Ко мне мужички,
Как к брату,
Чтоб ржицы или овса…
Мы – старой, отцовской веры.
Сельцо-то у нас, как рай.
Избушки стоят, что пышки.
Как прянишные.
Роса
Крупнее слезы христовой.
И что ни год –
Урожай.
Покаюсь,
Земля-то вовсе
Не круглая.
И хотя б
Сегодня вниз головою
Расскакивалась сторона,
Наш боженька – в этих соснах,
А там, за тайгою, хлябь,
Земной окоем,
Пучина,
В которой ни дней, ни дна.
Вот вы,
Почитай,
Повсюду
Бывали,
А ни шиша
Не вывезли.
Толку только,
Что весь, как в огне,
В грехах.
А я,
Хоть и грыжу нажил,
Зато уж моя душа,
Как голубь крылами, плещет,
И боженька – в головах».
…………………………………
«Да,
Я побывал,
Поплавал.
Всё правильно,
Стоерос!
Вот тельник и бескозырка
Да вылинявший бушлат –
Имущество и богатство,
Которое я привез
Из дальних морей,
А всё же
Я знаю,
Что я – богат!
И всё это мое богатство,
Которое я добыл,
Которое здесь со мною,
Куда бы я ни попал, –
Хорошая злая правда!
Она придает мне сил,
И с нею,
Кержак,
Надеюсь,
Мы высвободим Урал.
Вот ты
Всё – в домок.
В укладку,
Под печку,
В чулан,
В карман!
Потеешь,
Сидишь квашнею,
Накапливаешь рубли,
И всё – для себя.
И что там
Какой-то батрак Иван!
Пущай его подыхает,
Лишь дни бы
В довольстве шли!
Я вижу твою замашку:
Тебе-то
Не то что финн,
А даже
С другой деревни
Земляк твой,
Кержак,
Паук, –
Чужой человек.
Сторонний.
Запрешь,
Подожжешь овин,
А только б не поделиться,
Не выпустить бы из рук!
А я по-другому лажу,
И правда моя не та:
Людишки-то все едины,
А нации все равны,
И братьев я вижу всюду –
Та самая босота,
Которая легче ветра:
Имеет одни штаны.
А кто он такой, братенник –
Япошка ли,
Персияк,
Иль этакий
Дымный, черный,
Что солнцем своим сожжен, –
Не всё ли равно!
Всех жалко!
За всех подымай кулак!
Чтоб наша…
Чтоб мировая…
Чтобы простой закон…»
…………………………………
…………………………………
<«Ну, что ж, тарарахнем снова!»
Проехались по вторым.>
Потом замолчали.
(Ровно, всё так же гудела мгла.)
Сиделец обмяк, расплылся.
Матрос закурил.
И дым
Пошел заплетать восьмерки,
Вытягиваясь вдоль стола.