Лирика

Не воспрянет дух мой

никогда!

(1890)

Перевод Дм. Мережковского

33. A VALENTINE

VALENTINE'S EVE. 1846

For her these lines are penned, whose luminous eyes,

Bright and expressive as the stars of Leda,

Shall find her own sweet name that, nestling, lies

Upon this page, enwrapped from every reader.

Search narrowly these words, which hold a treasure

Divine - a talisman, an amulet

That must be worn _at heart_. Search well the measure

The words - the letters themselves. Do not forget

The trivialest point, or you may lose your labor.

And yet there is in this no Gordian knot

Which one might not undo without a sabre

If one could merely understand the plot.

En written upon the page on which are peering

Such eager eyes, there lies, I say, _perdu_,

A well-known name oft uttered in the hearing

Of poets, by poets - as the name is a poet's too.

Its letters, although naturally lying

Like the knight Pinto (Mendez Ferdinando)

Still form a synonym for truth. Cease trying!

You will not read the riddle though you do the best

you do.

E.A.P.

33. ВАЛЕНТИНА

_Ф_антазия - для той, чей взор огнистый - тайна!

(П_р_и нем нам кажется, что звезды Леды - дым).

Зд_е_сь встретиться дано, как будто бы случайно,

В ог_н_е моих стихов, ей с именем своим.

Кто в_с_мотрится в слова, тот обретет в них чудо:

Да, тал_и_сман живой! да, дивный амулет!

Хочу на _с_ердце я его носить! Повсюду

Ищите же! _С_тихи таят в себе ответ.

О, горе, поз_а_быть хоть слог один. Награда

Тогда поте_р_яна. А между тем дана

Не тайна Гор_д_ия: рубить мечом не надо!

Нет! С крайней _ж_аждою вникайте в письмена!

Страница, что т_е_перь твои взор, горящий светом,

Обходит медлен_н_о, уже таит в стихах

Три слова сладос_т_ных, знакомых всем поэтам,

Поэта имя то, велик_о_е в веках!

И пусть обманчивы в_с_егда все буквы (больно

Сознаться) ах, пусть л_г_ут, как Мендес Фердинанд,

Синоним истины тут зв_у_ки!.. Но довольно.

Вам не понять ее, - гирлян_д_а из гирлянд.

(1924)

Перевод В. Брюсова

34. TO M. L. S

Of all who hail thy presence as the morning

Of all to whom thine absence is the night

The blotting utterly from out high heaven

The sacred sun - of all who, weeping, bless thee

Hourly for hope - for life - ah! above all,

For the resurrection of deep-buried faith

In Truth - in Virtue - in Humanity

Of all who, on Despair's unhallowed bed

Lying down to die, have suddenly arisen

At thy soft-murmured words, "Let there be light!"

At the soft-murmured words that were fulfilled

In the seraphic glancing of thine eyes

Of all who owe thee most - whose gratitude

Nearest resembles worship - oh, remember

The truest - the most fervently devoted,

And think that these weak lines are written by him

By him who, as he pens them, thrills to think

His spirit is communing with an angel's.

(1847)

34. * * *

Из всех, кому тебя увидеть - утро,

Из всех, кому тебя не видеть - ночь,

Полнейшее исчезновенье солнца,

Изъятого из высоты Небес,

Из всех, кто ежечасно, со слезами,

Тебя благословляет за надежду,

За жизнь, за то, что более, чем жизнь,

За возрожденье веры схороненной,

Доверья к Правде, веры в Человечность,

Из всех, что, умирая, прилегли

На жесткий одр Отчаянья немого

И вдруг вскочили, голос твой услышав,

Призывно-нежный зов: "Да будет свет!",

Призывно-нежный голос, воплощенный

В твоих глазах, о, светлый серафим,

Из всех, кто пред тобою так обязан,

Что молятся они, благодаря,

О, вспомяни того, кто всех вернее,

Кто полон самой пламенной мольбой,

Подумай сердцем, это он взывает

И, создавая беглость этих строк,

Трепещет, сознавая, что душою

Он с ангелом небесным говорит.

(1901)

Перевод К. Бальмонта

35. TO

Not long ago, the writer of these lines,

In the mad pride of intellectuality,

Maintained the "power of words" - denied that ever

A thought arose within the human brain

Beyond the utterance of the human tongue;

And now, as if in mockery of that boast,

Two words - two foreign soft dissyllables

Italian tones made only to be murmured

By angels dreaming in the moonlit "dew

That hangs like chains of pearl on Hermon hill"

Have stirred from out the abysses of his heart,

Unthought-like thoughts that are the souls of thought,

Richer, far wilder, far diviner visions

Than even the seraph harper, Israfel,

Who has "the sweetest voice of all God's creatures",

Could hope to utter. And I! my spells are broken.

The pen falls powerless from my shivering hand.

With thy dear name as text, though bidden by thee,

I cannot write - I cannot speak or think,

Alas, I cannot feel; for 'tis not feeling,

This standing motionless upon the golden

Threshold of the wide-open gate of dreams,

Gazing, entranced, adown the gorgeous vista,

And thrilling as I see upon the right,

Upon the left, and all the way along

Amid empurpled vapors, far away

To where the prospect terminates - thee only.

[1847]

35. * * *

Недавно тот, кто пишет эти строки,

Пред разумом безумно преклоняясь,

Провозглашал идею "силы слов"

Он отрицал, раз навсегда, возможность,

Чтоб в разуме людском возникла мысль

Вне выраженья языка людского:

И вот, как бы смеясь над похвальбой,

Два слова - чужеземных - полногласных,

Два слова итальянские, из звуков

Таких, что только ангелам шептать их,

Когда они загрезят под луной,

"Среди росы, висящей над холмами

Гермонскими, как цепь из жемчугов",

В его глубоком сердце пробудили

Как бы еще немысленные мысли,

Что существуют лишь как души мыслей,

Богаче, о, богаче, и страннее,

Безумней тех видений, что могли

Надеяться возникнуть в изъясненьи

На арфе серафима Израфеля

("Что меж созданий Бога так певуч").

А я! Мне изменили заклинанья.

Перо бессильно падает из рук.

С твоим прекрасным именем, как с мыслью,

Тобой мне данной, - не могу писать,

Ни чувствовать - увы - не чувство это.

Недвижно так стою на золотом

Пороге, перед замком сновидений,

Раскрытым широко, - глядя в смущеньи

На пышность раскрывающейся дали,

И с трепетом встречая, вправо, влево,

И вдоль всего далекого пути,

Среди туманов, пурпуром согретых,

До самого конца - одну тебя.

(1901)

Перевод К. Бальмонта

36. ULALUME - A BALLAD

The skies they were ashen and sober;

The leaves they were crisped and sere

The leaves they were withering and sere:

It was night, in the lonesome October

Of my most immemorial year:

It was hard by the dim lake of Auber,

In the misty mid region of Weir:

It was down by the dank tarn of Auber,

In the ghoul-haunted woodland of Weir.

Here once, through an alley Titanic,

Of cypress, I roamed with my Soul

Of cypress, with Psyche, my Soul.

These were days when my heart was volcanic

As the scoriae rivers that roll

As the lavas that restlessly roll

Their sulphurous currents down Yaanek,

In the ultimate climes of the Pole

That groan as they roll down Mount Yaanek,

In the realms of the Boreal Pole.

Our talk had been serious and sober,

But our thoughts they were palsied and sere

Our memories were treacherous and sere;

For we knew not the month was October,

And we marked not the night of the year

(Ah, night of all nights in the year!)

We noted not the dim lake of Auber,

(Though once we had journeyed down here)

We remembered not the dank tarn of Auber,

Nor the ghoul-haunted woodland of Weir.

And now, as the night was senescent,

And star-dials pointed to morn

As the star-dials hinted of morn

At the end of our path a liquescent

And nebulous lustre was born,

Out of which a miraculous crescent

Arose with a duplicate horn