Сочинения. Письма

Вот все. Пустяки по существу. Важно не это, важно то, что мы скоро встретимся. Жду этой встречи с нетерпением. Целую.

Павел.

8. Г.Н. АНУЧИНОЙ

12 декабря 1930 г. Москва

Галина!

Как бы пооригинальней начать? Помнишь, мы ходили на кладбище?.. Если говорить стихами, все-таки, как ни говори — поэт. Что-нибудь вроде:

Ха-ха-ха! вот так экспромт. Ни черт не разберется. Но всё это ерунда, да еще на постном масле. Меня здесь, понимаешь, «Голос рыбака» всё задерживает, выеду на Баренцево море только к 20-му числу… Зайди к нашим, передай им привет от меня, узнай, как живут, и, между прочим, сообщи мне их адрес, а то я его потерял. Только им об этом не говори — обидятся.

Передавай привет Минину и Мартынову, если увидишь их. Своей подруге тоже можешь передать привет: судя по тому, как она усердно тебя предостерегала связываться со мной, она предусмотрительная и неглупая девушка. Желаю, чтобы на ее долю выпало столько же поцелуев, сколько на мою — сплетен и оскорблений. Постарайся убедить ее, что я не так уж плох…

Писать (имею в виду стихи) не хочется. Балуюсь детскими сказками, вроде:

……………………………………

Я в «Голосе рыбака» организовал кружок зимнего спорта, и мы сделали на днях лыжную вылазку. Забелин не умеет ездить на лыжах, и мы все умирали со смеху, когда он пытался более или менее «лихо» проехаться — его длинные ноги расползались в разные стороны. Твои предостережения относительно его, по-моему, напрасны, он недостаточно меня любит, но зато вполне достаточно боится. Между прочим, черкни, пожалуйста, перед кем это он вставал на колени из ваших девчат (помнишь, ты рассказывала?). Я над ним поиздеваюсь… Отвечай же мне немедленно, милая моя «Калина»…

До свидания, до скорого свидания.

Павел.

9. Г.Н. АНУЧИНОЙ

Январь 1931 г. Москва

Здравствуй, Галина!

Ты пишешь, что у вас в Омске холодно. Представь себе, что Москва в этом отношении тоже не отличается от Омска — сегодня 26º мороза. Для Москвы это весьма внушительно — здесь ведь воздух влажный, да к тому же и ходят все в ботинках, а не в пимах.

Моя поездка на Баренцево висит в воздухе по многим причинам. Теперь уж я просто боюсь, что она сбудется на самом деле. Еще запоздаешь к твоему приезду!

Письмо твое лишний раз обрадовало меня своей искренностью и свежестью. Я улыбался от удовольствия самым диким и непозволительным образом. Было страшно жаль, что близко нет тебя — схватить и расцеловать.

Черт возьми, от строчек твоего письма так и веет Омском, Сибирью, тихими улочками и шумными птицами, разыгравшимися под крышами, по существу, скромных и благовидных домов… Встречала ли ты мою маму и отца? Еще раз прошу тебя узнать их адрес и передать им от меня привет. Галина, как я благодарен тебе за твои письма… Сейчас мне хорошо от них, несмотря ни на что.

Несмотря даже на то, что я зверски простыл, хриплю, кашляю и ругаюсь, как обманутый извозчик. За твои письма я готов с большой охотой поменять всю сокровищницу русской литературы — Достоевского, Толстого, Пушкина. Я ношусь с твоими письмами, перечитываю их много раз и даже пытаюсь читать их нараспев. Ей-богу!

Пиши же мне, Галка! Пиши! Пиши! И пиши подлинней, пообстоятельнее, не забывай упомянуть и про омский «литературный мир».

В ожидании твоих писем, а затем и приезда, крепко, крепко, крепко тебя целую.

Твой Павел.

10. Г.Н. АНУЧИНОЙ

20 октября 1931 г. Москва

Галочка!

Ходила ли ты к нашим? Пиши как можно скорее и обязательно спешным — никаких отсрочек не потерплю.

Если будешь в Омске дольше срока, о котором договорились, — прямо не знаю, что с тобой сделаю! Если не дадут диплома — наплевать, и без него обойдемся великолепно. Понятно?

Пожалуйста, не зли и не волнуй меня, а выезжай как можно скорей.

Если у тебя есть какие-нибудь неприятности — не смущайся ими. Помни, что я тебя крепко люблю, верю тебе и хочу, чтоб ты мне верила.

Итак, заканчиваю маленькую эту записку (пишу ее на почтамте).

Целую тебя много-много раз. И жду.

Твой Павел.

20 октября 7 ч. вечера, Москва.

11. Г.Н. АНУЧИНОЙ

5 марта 1932 г. Москва

Галечка, милая!

Посылаю тебе денег и билеты, которые ты немедленно продай (если успеешь, конечно). Жди меня две недели, т. к. я неожиданно и срочно вынужден был выехать по очень важному литературному делу.

Дорогая, прости, что не мог известить тебя заранее. Целую тебя, ненаглядная моя.

Павел.

Страстная площадь. Сытинский переулок, 12, вторая площадка по лестнице налево, звонить и спросить Евгению Анучину. 5.03.1932 г. <…>

12. Г.Н. АНУЧИНОЙ

10 марта 1933 г. Москва

Здравствуй, дорогая моя Галя!

Напрасно ты беспокоишься о том, что я не думаю о тебе, забыл о тебе, живу с другой и т. д. Всё это глупости.

Если я так долго не писал тебе, то только потому, что у меня здесь получилась масса неприятностей… т<ак> к<ак> у меня сняли «Песню…» с отдельного издания и вынули ее из книги стихов — утекло много денег. Повлияло это и на другое. Сейчас я заработал около 1000 рублей выступлениями и отдельными стихами…

Но вот сейчас обрадую тебя: на меня напала невиданная еще в моей жизни лихорадка. За этот месяц, пока мы с тобой не виделись, я написал около 4-х тысяч строк (разбитых, правда). Это новая поэма, она называется «Соляной бунт». Помнишь, у меня была «Свадьба». Так вот из этой «Свадьбы» выросла первая глава поэмы, а потом на редкость удачно развернулось всё остальное. Сюжет поэмы: усмирение казаками киргизского бунта на Соляных озерах. Об этой поэме говорит сейчас вся литературная Москва, — ее расценивают значительно выше «Песни…» с художественной стороны, не говоря уже об идеологической. Печататься она будет в мартовской или апрельской книге «Н<ового> мира», и, кроме того, на днях я подписываю договор на ее отдельное издание…

Как ты живешь, милая? Жалуешься на то, что скучно! Ничего, Галька, скоро увидимся. Вот роди мне сына или дочку, а там весна, лето…

Наша — весна, наше — лето, наша — жизнь! Чудачка, чего тебе унывать, — вот мне гораздо тяжелее, сама знаешь, почему, а все-таки мне хочется любить жизнь, тебя, весну, новые ботинки, которые мне подарили. Между прочим, замечательные ботинки — черные, нью-йоркские — прелесть прямо! <…>