Задуманный (в противовес человеконаброскам)
Спасительно-цельным, словно корабль Ноев,
Ты народился кротким Творюдобродским,
А, забродив, обернулся Наоборотским.
Бредни ль? Да, брат: добредёшь до Врат — Бесвребродским;
Из тех, какие — несильно, однако — многих.
У Него есть Она. У тебя — ананас несносный,
Что на срезе — солнце, снаружи наряжен, как сосны,
В чешую. Кислым соком нещадно чешутся дёсны;
Соком губы, словно от поцелуев, саднит и жжёт.
У тебя есть сон: ляжешь поздно, наевшись постно
На глазах у застывшей в рамке (как в проруби) — крёстной,
Что смеётся из детства — там, за стеклянной коростой,
(Мол, обрезала всё-таки косоньки, да, дружок?)
На стене — фотография. Свет ночника жёлт.
У Него есть Она. У пацанки с кривой осанкой —
Друг готовится в сан, а другого зовёшь ты (Санькой)
В месяц раз (подустав от асан и персена) — сам-то
Он заглянет не чаще Санты: за год — разок.
Ты форсируешь Сартра, фарсишь по страстям Форсайтов,
Насидевшись на саммитах сотен трясинных сайтов.
Но желудок неслабый — предательски крутит сальто
Всякий раз, если Он взлетает на горизонт.
У Него на груди — Она. У тебя — образок.
В годы, когда я не пил: ни (в слезах) — Рабле,
ни (в истеричной истоме) — советской истории…
— стоил трамвайный билетик пяток рублей,
а любить — лично мне — ничего не стоило.
Я и любил — частоколы фонарных мачт,
росших из палуб асфальтовых окаменело;
небо любил — и пятнистый солнечный мяч,
полем футбольным которому было небо.
Город любил: он пах мне отцовским басом;
страшно любил: до того, что других — не хотел.
Всё улыбался. И нифига не боялся…
кроме как — спать: да и то, когда — в темноте.
Что же теперь? Стремятся к отметке «двадцать»
стрелки-то: все, которых не перевести.
Тем, что любимо, пришла пора — любоваться,
— то, что немило, сминая в нервной горсти.
Время пришпоривая, как слепую клячу,
сдуру, — манюсь из дворцов на огни лачуг.
Чванюсь прилюдно — частенько имею Удачу,
наедине которой в жилетку плачу:
ей, проститутке, эдак за час плачу.
Да, я боюсь её, даром что внешне — стоек:
раз-то за разом, зараза, едва на «ты»
с ней перейдём — ускользает, кроватный столик
мне оставляя то ли, блин, понятым,
то ли — тюремщиком.
Знала б, чего стоит — каждую ночь в объятиях темноты
сном забываться… Это — как в щель забиваться.
Да, на часах жизни — без капельки двадцать.
Капелька — чаша терпения переполнится.
Как же любил я всё то,
что теперь —
лишь
помнится!..
Градом родным надышавшись, пороги чужих
нынче, приюта прося, обиваю постыдно.
Чучелом замерло солнце, мячом отслужив;
с виду не скажешь, но знаю: оно остыло.
Нет мне уже таинственных кораблей
с мачтами фонарья из асфальтовых палуб.
Только хардкор: собеседник в лице Рабле.
Слёзная хладь на щеках повзрослело-впалых.
Небо висит над тобою, как черное вымя:
Сплошь перемазан в лунном его молоке.
Да, я звала тебя миром. Теперь ты — вымер
Всем, что сияло. Пустеешь, чудный макет.
Вот, казалось бы, губы: красны по-кремлёвски,
Нос — горбат, словно улицы в старой Москве;
Стёклышки глаз… В них, при всём изумрудном лоске, —
Уж не живёт свет.
Правда — она тяжела, о паяц распоясанный:
Полные духом её принимают, как сан.
Не в подтвержденье ли ты закидал меня яйцами?
Солнце желтком стекает по волосам.
Не страшно ль приходить домой
Дождём в Сочельник
И видеть дом безглазым свой,
Как пыльный череп?..
Хотеть к нему, лететь к нему
Сквозь вёрсты-вести…
А после — немо встретить тьму
Глазных отверстий.
Они глядели прежде в стынь
Уютом света;
Теперь же комнаты пусты,
А окна — слепы.
О, мёртвым редко любо знать,
Что к ним летели…
Оконная голубизна,
Теперь ты темень.
О, ливень перед Рождеством
Длинней недели!
Твои глаза, почивший дом,
Остекленели.
Понуро хлещет море-ртуть
По ним и нервам…
Коль должен кто-то утонуть —
Я буду первым.
Но я не канул, я доплыл
В канун Рожденья.
Взрезая быль больных белил
И наважденье!..
Так молния игольно ест
Бездумья дебри,
Узрев нерукотворный крест
В трёх-ветвом дереве…
Мной причащается подъезд
Во славу Деве.
И по ступеням нараспев
Лечу, как голос.
Ключом — в замок; плечом насев,
Давлю на дверь… Прихожей зев
Пригож и холост.
Я — в комнату, как в горло — ком;
Как в стужу, в гетто —
По-детски датским мотыльком —
За милым — Герда.
Я в комнату — тайком; влеком,
Как в мир — легенда.
…А дождь стоит, заполонив
Ночи пространство.
Дома бледны; глаза у них
В подтёках рабства —
Лишь мой теперь глядит во стынь
Огнями окон.
Я свет зажёг. И зрю кресты:
Антенн распахнутых кресты —
Сквозь ливня кокон.
