Зимний Собор (СИ)

Name: Зимний Собор (СИ)
Author: Крюкова Елена--

На нашем литературном портале можно бесплатно читать книгу Зимний Собор (СИ), Крюкова Елена-- . Жанр: Поэзия. Онлайн библиотека дает возможность прочитать весь текст и даже без регистрации и СМС подтверждения на нашем литературном портале bazaknig.info.

Жанр: Поэзия и драматургия / Поэзия

Название: Зимний Собор (СИ)

Автор: Крюкова Елена

Дата добавления: 15 январь 2020

Количество просмотров: 368

Читать онлайн

Зимний Собор (СИ) читать книгу онлайн

Зимний Собор (СИ) - читать бесплатно онлайн , автор Крюкова Елена

Набат и пламень. Гул площади и шепот любви. Портреты чужих судеб и крик сердца. Яркое знамя на гробе мертвого века – и живые голоса, прорезающие золотом, суриком, киноварью толщу мрака всесильного времени.

Четыре стены незримого храма. Шестнадцать фресок, многофигурных композиций. Елена Крюкова – мастер стихотворной фрески. Она не боится крупной формы, слепящих контрастов, чистых красок.

Внутри выстроенного ею словесного собора звучит музыка. Ее не спутать ни с чем.

Перед нами работа художника – одного из немногих в современной русской литературе, кто осмелился бросить вызов изменчивой моде силой и вечностью мощного образа.

Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала

ВПЕРЕД

Перейти на страницу:

- Сбитню горячего — глотку обожжешь!..

Площадь — бочка смоляная — вся кипела слухом,

И горел в ряду Охотном над мехами нож!

Ландышами — зубы торговки краснолицей.

В лентах — боярышня: испила вина!

Над звенящей площадью, над сенной столицей –

В небесах морозных — лимонная Луна…

И внезапно еретик длань простер худую.

И священник в ризе поглядел туда,

Где над смертною толпою, плача, негодуя,

В небесах с ума сходила Дикая Звезда.

И юродивый заплакал, медный грош целуя!

И румяной бабочке было невдомек,

Что Звезду по небу вел, гордую, босую,

За руку лучистую — молчаливый Бог.

На нее не глядел скоморох площадный.

На нее не глядел сытый иерей.

На нее не глядел царь беспощадный,

Глыбой злата выкатясь из теремных дверей!

И когда Она дошла до Лобного места

И над кровью поднялась, что отер палач,

Стала светлою Она, светлая Невеста!

И послышался с небес приглушенный плач.

Это плакала Она над людским позором.

Это закричала:

– Звезды! Помогите им!

…А за храмом нищенка целовалась с вором.

И живот ее торчал куполом тугим.

СОЗДАНИЕ ЛУНЫ И СОЛНЦА

Я небо выделаю кожей.

Я пьян. Я женщину слеплю

Из глины, вервия, рогожи.

Я, дураки, ее люблю.

Поэт – от края неба вышел,

До края неба он дойдет.

Лист легкого уже не дышит,

Хрипит. Поэт вот-вот умрет.

Я сделать женщину успею.

Рука трясется. Губы – в ковш

С вином.

Глаз правый пламенеет

Ее: с великим Солнцем схож.

А левый глаз – Луна большая.

Планеты – соль ее зубов.

Я небо с кровью намешаю.

С землей сотру тебя, любовь.

Твой голос – гром.

Гроза – хрипенье.

А слезы выхлещут дождем

Меня, мое гундосье пенье,

Мой лоб, как жирный чернозем.

Земля, уста свои разверзни!

Глядите, Солнце и Луна,

На грязью крашенные песни,

На жизнь, что небу не нужна!

Да, это я – Овидий, кто ли –

Спинной хребет мой – Млечный Путь –

Создал Луну и Солнце боли,

Венеру клал себе на грудь!

Венеру… – …в лупанар, мальчишка…

За опиумом… за врачом…

За девкой, нищей римской мышкой,

Что зарыдает за плечом.

ОРГАН

Ночная репетиция. Из рам

Плывут портреты – медленные льдины.

Орган стоит. Он – первобытный храм,

Где камень, медь и дерево – едины.

Прочь туфли. Как в пустыне – босиком,

В коротком платье, чтобы видеть ноги,

Я подхожу – слепящим языком

Огонь так лижет идолов убогих.

Мне здесь разрешено всю ночь сидеть.

Вахтерша протянула ключ от зала.

И мне возможно в полный голос спеть

То, что вчера я шепотом сказала.

На пульте – ноты. Как они темны

Для тех, кто шифра этого – не знает!..

Сажусь. Играть? Нет, плакать. Видеть сны –

О том лишь, как живут и умирают.

Я чувствовала холод звездных дыр.

Бредовая затея святотатца –

Сыграть любовь. И старая, как мир –

И суетно, и несподручно браться.

Я вырывала скользкие штифты.

Я мукой музыки, светясь и мучась,

Вдруг обняла тебя, и то был ты,

Не дух, но плоть, не случай был, но участь!

И чтоб слышней был этот крик любви,

Я ость ее, и кость ее, и пламя

Вгоняла в зубы-клавиши: живи

Регистром vox humana между нами!

А дерево ножной клавиатуры

Колодезным скрипело журавлем.

Я шла, как ходят в битву напролом,

Входила в них, как в землю входят буры,

Давила их, как черный виноград

По осени в гудящих давят чанах, –

Я шла по ним к рождению, назад,

И под ногами вся земля кричала!

Как будто Солнце, сердце поднялось.

Колени розовели в напряженье.

Горячих клавиш масло растеклось,

Познав свободу взрыва и движенья.

Я с ужасом почувствовала вдруг

Живую скользкость жаркой потной кожи

И под руками – плоть горячих рук,

Раскрывшихся в ответной острой дрожи…

Орган, раскрыв меня сухим стручком,

Сам, как земля, разверзшись до предела,

Вдруг обнажил – всем зевом, языком

И криком – человеческое тело.

Я четко различала голоса.

Вот вопль страданья – резко рот распялен –

О том, что и в любви сказать нельзя

В высоких тюрьмах человечьих спален.

Вот тяжкий стон глухого старика –

Над всеми i стоят кресты и точки,

А музыка, как никогда, близка –

Вот здесь, в морщине, в съежившейся мочке…

И – голос твой. Вот он – над головой.

Космически, чудовищно усилен,

Кричит он мне, что вечно он живой

И в самой смертной из земных давилен!

И не руками – лезвием локтей,

Щеками, чья в слезах, как в ливнях, мякоть,

Играю я – себя, тебя, детей,

Родителей, людей, что нам оплакать!

Играю я все реки и моря,

Тщету открытых заново Америк,

Все войны, где бросали якоря,

В крови не видя пограничный берег!

Играю я у мира на краю.

Конечен он. Но я так не хотела!

Играю, забирая в жизнь свою,

Как в самолет, твое худое тело!

Летит из труб серебряных огонь.

В окалине, как в изморози черной,

Звенит моя железная ладонь,

В ней – пальцев перемолотые зерна…

Но больше всех играю я тебя.

Я – без чулок. И на ногах – ожоги.

И кто еще вот так возьмет, любя,

До боли сжав, мои босые ноги?!

Какие-то аккорды я беру

Укутанной в холстину платья грудью –

Ее тянул младенец поутру,

Ухватываясь крепко, как за прутья!

Сын у меня. Но, клавиши рубя,

Вновь воскресая, снова умирая,

Я так хочу ребенка от тебя!

И я рожу играючи, играя!

Орган ревет. Орган свое сыграл.

Остался крик, бескрайний, как равнина.

Остался клавиш мертвенный оскал

Да по углам и в трубах – паутина.

Орган ревет. И больше нет меня!

Так вот, любовь, какая ты! Скукожит

В комок золы безумием огня,

И не поймешь, что день последний прожит.

Ты смял меня, втянул, испепелил.

Вот музыки владетельная сила!

Когда бы так живую ты любил.

Когда бы так живого я любила…

И будешь жить. Закроешь все штифты.

Пусть кузня отдохнет до новых зарев.

И ноты соберешь без суеты,

Прикрыв глаза тяжелыми слезами.

О, тихо… Лампа сыплет соль лучей.

Консерваторская крадется кошка

Дощатой сценой… В этот мир людей

Я возвращаюсь робко и сторожко.

Комком зверья, неряшливым теплом

Лежит на стуле зимняя одежда.

И снег летит беззвучно за стеклом –

Без права прозвучать… и без надежды.

Босые ноги мерзнут: холода.

Я нынче, милый, славно потрудилась.

Но так нельзя безмерно и всегда.

Должно быть, это Божеская милость.

А слово “милость” слаще, чем “любовь” –

В нем звуки на ветру не истрепались…

На клавишах – осенним сгустком – кровь.

И в тишине болит разбитый палец.

И в этой напряженной тишине,

Где каждый скрип до глухоты доводит,

Еще твоя рука горит на мне,

Еще в моем дому живет и бродит…

Ботинки, шарф, ключи… А там пурга,

Как исстари. И в ноздри крупка снега

Вонзается. Трамвайная дуга

Пылает, как горящая телега.

Все вечно на изменчивой земле.

Рентгеном снег, просвечивая, студит.

Но музыки в невыносимой мгле,

Такой, как нынче, никогда не будет.

Стою одна в круженье белых лент,

Одна в ночи и в этом мире белом.

И мой орган – всего лишь Инструмент,

Которым Вечность зимнюю согрела.

ЮЖНАЯ СТЕНА

ФРЕСКА ДЕВЯТАЯ. ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА

ЦАРСТВО МЕРТВЫХ

Ни сна, ни отдыха душе, и ни куска, и ни угла…

Я в Царстве Мертвых. Я уже реку теней переплыла.

Еще по жилам кровь течет. Еще дышу, и ем, и пью.

Но мертвых звезд тяжелый ход внутри осветит грудь мою.

И озарит: любви скелет. И выхватит из тьмы: ребро.

Жила, живая, много лет. Да пламя выело нутро.

Да Время выгрызло мне плоть. Да звезды выжгли соль очей.

Я в Царстве Мертвых. Мой Господь распят, разъят в ночи ночей –

Где я орала, кровь текла, где снега ткань, собачий вой…

Где я любила и жила. Где ты любил меня – живой.

ЧУЖБИНА

Мне холодно. Свернусь червем в бочонке – ледяные доски.

В слепящей мгле – ползу кротом. Ношу чужой тоски обноски.

Сабвей да маркет – вот мой дом. Чужой язык – на слэнге крою.

Плыву в неонах – кораблем. В ночи Манхэттэна – Луною.

Я, грязная!.. – сезонь и шваль, я, лупоглазая совища,

Измерившая близь и даль тесово-голым телом нищим,

Глодавшая кусок в дыму на станции, в мазутной фреске, –

Я – здесь?!..

Уж лучше бы в тюрьму. В ту камеру, где пуля – резко –

Из круглой черной дырки – в грудь.

Ору я песню! “Крэйзи”, – цедят.

Я выживу. Я как-нибудь. А мне во шрамы – роскошь целят.

Я русская! – кричу, воплю, в поту, во краске, вздувши жилы, –

Я русская! – смерть проколю крестом-копьем в груди могилы, –

Я русская!.. – нам воевать – что хлебы печь!.. а печь нам хлебы –

Что плоть нагую целовать в сухом снегу, под дегтем-небом!

А целовать – стрелять нам в рот. Из автомата и навскидку.

А смерть – то океанский Плот. Переплывем судьбу и пытку.

Я русская!.. – а вы мне – сок на мельхиорах с вензелями,

Машинный видеобросок, постелей золотое пламя?! –

Да я на шпалах проспала! Рубахи из крапивы шила…

Да я из кружек дым пила, крошеным углем хлеб солила… –

А вы с ухмылочкой-змеей – корсаж мне кружевной, чулочки

Лучистые?!..

…Подвал. Зимой

Не топят. Лопаются почки

Промерзших окон. Свечи. Гарь. Обмажусь здесь родною сажей.

Перекрещусь на киноварь горящей хвощевидной пряжи

Кос Магдалины – на ночной иконе Брайтона-Распятья.

Я русская. Отдайте мой заплечь-мешок, рванину-платье.

Здесь льют за шиворот коньяк. Здесь в баб втирают сливки, мяту.

Хриплю кондовый свой Кондак: не быть Спасителю распяту

В застольях – устрицами, ни – на принтерах – гвоздями клавиш

Компьютерных!..

Горят огни.

Огнями Новый Свет восславишь.

Уйду отсель я. Улечу. Сорвусь. Путь выгрызу зубами.

Но прежде мир я излечу. Юродивая, меж гробами

Пойду – и выну из земли, из тьмы врожденного безболья

Людей: о, снова – для петли! Для ветра в грудь – во звездном поле!

О Поле Белое мое. Хлад. Полночь Рыбы ножевые.

Кривые рельсы. Звезд белье. Люблю вас. Мертвые. Живые.

Люблю. Не надобно даров, шелков, и золота, и смирны,

И ладана. В ночи миров – мой Лунный Лик, сосуд кумирный.

Прости мозоли на ступнях. Прости сермяжную гордыню.

Я русская. В ста языках означен взор морозный, синий.

Оборван срок вкушать, жиреть. Ножом техасским вскрою жилы:

О, ешьте, пейте. Завтра – смерть. Но не в чужбинную могилу

Ложусь – а в дивный краснозем, под пух снегов, под лапок грачьих

Кресты!

Чужой, роскошный дом,

Прощай. Прости мой лай собачий.

РАСПЯТИЕ

Господи! А Крест-то покореженный…

Как из проволоки – тело рукокрылое…

Так перед Тобой с душой стреноженной

Я стою, полна рыдальной силою.

Грязь пила – бездонными стаканами.

Отмывалась – шаек в банях не было!..

Господи, ну глянь очами пьяными –

Помолюсь Тебе из прошлой небыли.

Помолюсь отцу, над рюмкой вермута:

“Сильных я люблю людей!..” – кричащему.

Помолюсь возлюбленному первому –

Мальчику сопливому, ледащему.

Помолюсь возлюбленному сотому –

Машинисту в том купе зашторенном,

Что на блюде мед разрезал сотовый,

Чьи ладони пахли “беломориной”…

Обовью власами ноги, мытые

Лишь слезами, вдосталь исструенными:

Пулею и миною убитого,

Чохом и навеки погребенного…

Господи! Сколь отпустил страдания!

Я перед тобой – живая женщина.

Наконец-то дождалась свидания.

Наконец с Тобою я обвенчана.

И, дрожа, – вот руки обвиваются

Вкруг доски, пропахшей кровью, солью ли…

Как по-человечьи называется

Это чувство?! Страстью ли?! Любовью ли?!

Буря – вся! И грудь моя вздымается

Морем, взбудораженным вулканами!

…Так мужчины с нами обнимаются –

С пьяными, слепыми, бездыханными,

Над заваркой чайною – согбенными,

За кефиром малышне – спешащими,

С вымотанными ночными сменами,

Занавески “Примою” коптящими,

С нами, заревыми Магдалинами,

Чьи загривки – жизнями нагружены!

…И дрожу, прижавшись журавлиною

Шеей – ко Твоим стопам натруженным.

СХОЖДЕНИЕ С УМА

Снег – белый лис. Хвостом он заметет

И век, и час, и год, уста мои и рот,

И рода знак; испод; стежки и швы

Морозных игл; костей; сухой травы.

Я так проста. Пуста, как чан и кадь.

Схожу во тьму. Мне нечего терять.

Все пело. Все летело. Все ушло

Водой – в пески; нутро мне обожгло,

А нет нутра.

Я – волос из хвоста

Лисы-зимы. Святая простота.

Мне надо только пить. И хлеб. И воздух – жить.

Скамейку, где мне голову сложить

Вокзальную ли, прачешную… – мир

Такой простой, немой, из черных дыр.

Навозник съел его и короед.

Теперь насквозь мне слышен хор планет.

Как бы рубаха ветхая моя –

Пурга, слепая плева бытия:

Метет, свистит… кудрит… кудесит… жжет…

Пустые лица. Это мой народ.

Пустые бочки тел, плечей, грудей и щек.

Подковой – зубы, жгущие кусок.

Одна грызня. Один удел: добыть,

Пожрать, смолоть. Усы подъяв, завыть –

Кровь с морды – кап – на полную Луну.

Она пуста. Я в кулаке сомну

Газетою – ее. Я выброшу кольцо

Ее – в сугроб. Я плюну ей в лицо.

Куда ни гляну – пусто. Гардероб –

Ни зипуна. В еловых лапах гроб

Пустой. Кого хоронят днесь?!.. Вождя?!..

На обшлагах – две запонки дождя.

Пустые лица плакальщиков. Вой

Пустой – над непокрытой головой.

Ни мысли в ней. Я плачу это. Я.

Плач. Косы. Снег. Вот вся моя семья.

Вот жизнь моя. Она, как вой, пуста,

Долга, тяжка, грязна, грешна, свята.

Она – одна. Я это сознаю.

Прими ж с поклоном чашу ты мою,

Скудельный тот, тот сирый алавастр,

Куда – на дно – с консолей и пилястр –

Вся штукатурка ссыпалась, века… –

Пустой сосуд, легчайший, как рука;

Его все били, били – не разби…

Его верблюды клали на горбы,

А как хлебал солдат из фляги той –

Под пулеметом – сласть воды Святой!.. –

Он полон был. Он лил, он извергал

Багряный шар. Он воды изливал

Околоплодные, что серебра светлей.

Поил сосцами нищих и царей.

А нынче – пуст. А нынче вся зима

Сошла с ума. И я сошла с ума.

Луна пустая – светит голова.

В ночи я ни жива и ни мертва.

И я встаю. И надеваю дрань.

И выхожу – в ночную позднь и рань.

И я иду. Эй, ты, любимый люд!

Какие шапки носят?!.. – все сожгут.

Какой ты, люд, стал пышный да цветной.

Павлин ли, мандарин… – а вон с сумой

Кудлатый нищий, пьяный, дикий пес.

И ты, мой люд, ему не вытрешь слез.

Увешался мехами от ушей

До срама!.. страусят и лебедей

На бабские ты кички общипал,

Ты, скотий кнут, ты, царь Сарданапал,

Чем исковеркал ты язык родной?!..

Не лапай. Я не буду ни женой,

Ни подворотной халдушкой тебе.

…А пот и соль сверкают на губе…

Дай вытру… дай и слезки оботру…

Я среди вас ступаю на ветру

Босая, и глаза мои горят,

И флагом во пурге горит наряд!

И вся я – Аллилуия в ночи!

Меня одну не сдюжат палачи!

Больницы, ямы, тюрьмы не сгноят!

Мой Царский ход! Мой выезд! Мой парад!

Я победила вас – тем, что ярка.

Что в поднебесье – мне лишь облака

Сготовлены. Что я кидаю крик

Над горами монет. Кидаю лик –

В собранье рыл. Кидаю хлеб-кулак

Тебе, богач несчастный и бедняк,

Тебе, посудомойка из чепка,

Тебе, старик Матвей, тебе, Лука!

Мой разум помрачен?! Всегда бывал

Во мраке – свет. Всегда горел подвал

Под черною тюрьмой. Всегда мерцал

Во мраке – поцелуй: из всех зерцал.

Темно. Слепа. Ступня по льду. Хрустит

Хрящ жалкий, кость. Упала!

Бог простит

Тебя, кто мне подножку… под уздцы…

Как надо лбом твоим горят зубцы!..

Корона… Заметает снег ее…

А я пуста… И в грязное белье

Завернута, как с кашею горшок…

Я – твой пустой стакан… на посошок…

Возьми меня, потомок ты царей.

Над головой воздень. Ударь. Разбей.

Устала я лишь морды созерцать.

Клешни да когти жать и целовать.

Точить елей, лить мирро и вино

На торжников и курв – им все одно.

Иду в ночи. Вот дом. Его стена,

Как масло, режется звездами. Сатана

Тут пировал. Как по усам текло.

Разбей меня. Я тусклое стекло.

Да не ослепни: меж осколков – сверк! –

Алмаз: Я ЧЕЛОВЕК. Я ЧЕЛОВЕК.

***

Все на свете были мальчики и девочки.

Лишь одна я – кудлатая старуха.

Все на свете пели песни и припевочки.

Лишь одна я жужжала медной мухой.

Анфилады и палаты, залы, зальчики…

И халупы, и дощатые сараи…

Все на свете были девочки и мальчики.

Лишь одна я, старуха, умираю.

Как умру – вот стану я собаченькой,

Вот кощенкой стану я облезлой…

Девки, девочки, пацанки, шлюхи… – мальчики… –

Стану старым Ангелом над бездной.

ОХОТНИК ОРИОН

Сто звезд жило в небе. Сто рыжих лисиц. А я был Великий Стрелок.

Дворы проходные меж сонных ресниц да снежные пули в висок.

Я пьяной соседке на кухне зажег две розы в бутылке пивной.

И дом мой, горбатый январский стожок, качался и плакал, хмельной.

Как флаги метели хлестали меня! А я обворачивал их

Вкруг шеи да щек в ярких пятнах огня, вкруг ребер звенящих, худых.

А в ночь, когда бури взбегали в зенит, всплывали подлодки могил –

Я чуял: летящее сердце звенит стрелой, что я в небо пустил!

Тогда забывал я торговый мой век, пожары машинных рядов,

И нюхал, напрягшись, звезд яростный снег во шрамах звериных следов!

Тогда забывал я, как падают ниц, как тянут ладонь за куском,

И видел – на черном – сто рыжих лисиц бегут пред Великим Стрелком!

И так я стрелял… их в ночи убивал… о, ночку, вот ночку одну

Хотя б поохотиться!.. – так целовал во тьме тетиву: как жену…

Так лук свой незримый к себе прижимал, как будто молился Луне,

И небо, как зверя, вдыхал!.. – понимал… – и небо – все было во мне!

Во мне, жалком смертном, дурном пацане, в котором от века текла

Охотничья кровь… – небо в алом огне!.. И пела, сияя, стрела,

Пронзая снега, лихолетья и льды, входя под ребро рыжих лис, –

И, пьяный, я плакал, целуя следы зверей – ими очи сожглись,

Крестясь на бутылку, сжимая стакан – в осколки – в слепом кулаке,

Великий Охотник, удачник-пахан, пылинка во Звездной Реке.

ТЕНЬ СТРЕЛЫ ОТЦА

Ковыль серебряные шеи приклонял.

Катились громкие повозки.

Звезд табуны на Север угонял

Полынный ветер, медленный и плоский.

А воины хрипели песню, и

Кровавые мечи свои отерли

О голубые травы. От любви

Пересыхало золотое горло.

Косички ветр трепал. Монист в ушах

Не счесть. Копченой рыбой спали стрелы

В узорных колчанах. Убитая душа,

Дрожа, опять вселялась в тело.

Собаки спали: рыжее кольцо

Из лап, хвоста. Назавтра ждали снега.

И ветер дул, посмертно дул в лицо

Кривого колеса телеги.

И воин крикнул: “Тень Стрелы Отца!”

И пленницы, что поперек коней лежали,

Завыли. Снег летел с небес. Конца

И краю снегу не было. В начале,

Когда малец выходит из яйца,

Он помнит красной памятью икринок

Лик матери и дрожь ребра отца

И содроганья кровь, и слез суглинок.

Ты помнишь Тьму?! Я – помню только Свет.

Как я рвала ногтями лоно

И головой, круглей доверчивых планет,

Толкалась, издавая стоны.

А ты не знал меня. Ты в мать вонзал копье.

Они лисицей закричала.

И брюхо выросло Луною у нее.

Большой казан. Варилась я. Молчала.

А мой отец, с косичкой, с бородой,

С ножами глаз, – он стал тайменем.

Светясь, он прыгал свечкой над водой

И больно падал на каменья.

И кровь лилась из глаз, из головы.

В золу костра его вложили мясо.

И съели, и пучками голубой травы

Утерли рты, и только ждали пляса…

Отец, отец! Как я тебя люблю!

Ты птицей кружишь! Рыбой бьешься!

Я лбом в сухую землю бью. Молю:

Когда-нибудь ко мне… вернешься?!..

Родись опять! Иль я тебя рожу.

Ты разрисуй меня, шаманку,

Всем: синью неба, кровью звезд, что по ножу

Течет, – ты в Царские наряды обезьянку

Свою одень!.. и на руки схвати!..

Рисуй на мне смех воинов, повозки –

Солому, грязь, – отец, меня прости,

Что жизни я ношу обноски

Твоей! А я не знаю, кто ты был.

Кто брешет – Царь. Кто: пьянь и раб вонючий.

Ты мать мою, смеясь, любил –

И билась под тобой в падучей

Сухая степь, каленая стрела,

Соль озера, небесно-голубая, –

Она женой твоей была,

Шаманка, девочка седая.

Ее убили на войне. Лица

Не помню. Медным казаном укрыли.

И бьется, бьется, бьется Тень Стрелы Отца

В полынно-голубой траве, в небесной пыли.

ПЕСНЯ МАРИНКИ. МЕЧ ГЭСЭРА

Синий меч, целую твой клинок.

Слезы стынут – изморозью – вдоль…

В дольнем мире каждый – одинок,

Обоюдоострая – юдоль.

Синий меч, купался ты в крови.

Вытер тебя Гэсэр о траву.

Звезды мне сложились в крик: живи.

Я бураном выхрипну: живу.

Я детей вагонных окрещу

Железнодорожною водой.

Я свечой вокзальной освещу

Лик в хвощах мороза, молодой –

Свой… – да полно, я ли это?!.. – я –

Яркоглаза, брови мои – смоль,

Свет зубов?!.. – изодрана скуфья,

И по горностаю – дыры, моль…

Короток сибирский век цариц –

Всех путейщиц, всех обходчиц, всех

Крепкоскулых, да в мазуте, лиц,

Из которых брызжет лавой – смех!

И заокеанский не длинней –

Знахарш, ясновидиц, медсестер:

Из ладоней бьют пучки огней –

Ненароком подожгут костер

Эшафотный: свой…

Глядися в меч!

В синее зерцало боли, мглы… –

Бездна там венчальных, тонких свеч,

Радужно накрытые столы.

За лимонным срезом, за вином,

Кровью пахнущим, за снедью той –

В кресле колчаковском, ледяном –

Мы с тобой: смеющейся четой…

Держишь на коленях ты меня,

Малеванец, мой колдун-чалдон,

Саскией сижу – снопом огня,

Слышу под ребром я сердца звон,

Сердца звон… – твое или мое?.. –

Меч Гэсэра, разруби! – невмочь?!

На веревке Снежное Белье

Все мотает Свадебная Ночь…

Свадьба!.. Это Свадьба!..

…это бред.

Волосы седые ветер рвет.

Меч, гляжусь в тебя. Мне триста лет.

Кости мои – горы. Очи – лед.

Время просвистело – знамо, как,

Гэсэр-хан: как Тень Стрелы Отца.

Сгреб косичку в смуглый ты кулак

Под планетой желтого лица.

Вон и Будда в темноте стоит.

Плачет. Припаду к Его стопам.

Он Христа учил. Он лазурит

Одиноких глаз – швырнул степям.

Ох, спасибо, меч-мороз, – в тебе

Увидала я, кого люблю… –

В ножнах ты, как я в своей судьбе.

Прежде Бога горе не срублю.

Выпрямлюсь. Целую окоем.

Сын в земле. Созвездья над землей.

Синий меч, да мы с тобой вдвоем –

Режущий мне горло ветер мой.

Обоюдоострый мой култук,

Замахнись. Мгновенной будет боль.

………..Не разнять мертво сцепленных рук,

Обоюдоострая юдоль.

ПОГОРЕЛЬЦЫ

Тянет руку мне тельце… В шаль закутаю туго…

Мы теперь погорельцы – мы сцепились друг с другом.

Полыхало седельце крыши – дрожью по скатам…

Мы теперь погорельцы – мы подобны солдатам.

Ноздри мир выест гарью. Очи мир солью выест.

Между злыми снегами наш возок – Царский выезд:

Сундучишко распятый, узелишко дорожный…

А куда нам, ребята?!.. – и сказать невозможно…

Побредем по землище, где монетами плотют.

Сядем в рубище нищем средь толпы – ты не против?.. –

У дворца, где умельцы расписали колонны

Матюгом… – погорельцы!.. Оборван-охламоны…

Будем клянчить усердно, будем петь вам колядки.

Ах, народ ты наш скверный, накидай без оглядки

Нам в корзины-баулы всякой снеди пресладкой!..

Ветер – рыбою снулой. Крестим лица украдкой.

Нам землицы-земельцы уж не нюхать родимой.

Мы теперь погорельцы. Мы – навеки и мимо.

Не ори ты, младенец, ш-ш!.. – в зареванной шали…

Помни: ты погорелец. В тебя звезды дышали.

На излете причала, на пороге вокзала

Пальцы жгла я свечами – я тебя пеленала.

И просила дары я – хлебца, сальца кусочек!

И молила: Мария, голодал Твой Сыночек…

Этот голод великий, мы стрельцы-огнестрельцы…

О Пречистая! Ликом наклонись: погорельцы!

Стынь-страна – в пол-объятья, чернь-страна – в масле дуло…

Под каким ты проклятьем, породившись, уснула?!..

На вокзальном пороге грудь даю ребятенку –

Погорельские боги!.. – как немому котенку…

Перевязана накрест волглой, вытертой шалью,

Белка, беженка, выкрест, кормлю ляльку печалью…

Кормлю мерзлою далью, кормлю близью угрюмой –

Хоть бы корку подали, вы, жулье, толстосумы!

Вы, проведшие кабель жирных дел под землею.

Вы, звон денежных сабель сыпля над головою

Ваших узников кротких, вороша головешки…

О, подайте!.. – селедку иль горбушку, картошку…

ТАМ – сгореть без прописки. Бог не взыщет по праху.

ЗДЕСЬ – лакать нам из миски, утираться рубахой.

Отвернулась от шали – кто-то выдохнул рядом…

Повернулась: ох, зябко: злато, смирна и ладан.

В ВОЛГЕ, В НОЧИ

Розово над Волгою Луны блистание.

Грозны над Волгою горы лохматые.

У нас с тобой – в Волге – святое купание:

Звездами твое тело святое обматываю.

Жизнь мы шли к купанию полночному.

Окатывались из шаек водицей нечистою.

А нынче я – голубица непорочная,

И нынче ты – мой пророк неистовый.

В сырой песок ступни босые вдавливаем.

Идем к воде. Меня за руку схватываешь.

Идем по воде, Луною оплавленной,

Оставленными, немыми и бесноватыми.

И звезды бьются, в ком скручиваются.

И мы телеса невесомые вкладываем

В чернь воды – монетой падучею,

Звездами розовыми – в черненье оклада.

И мы плывем рядом, рыбы Левиафанские,

И мы плывем вместе, рыбы Иерусалимские;

И мы плывем друг в друге, рыбы Великанские,

Сазанские, Окуневские, Налимские.

Икра небесная мечется, мечется.

Молоки небесные вяжутся удавкою.

Я тобой меченая. Ты мною меченый.

Волжскою синей водорослью-травкою.

И воды текучи. И воды сияющи.

И пахнет лещами, песком и мятою.

Забудь, плывущий, время проклятое.

Прижмись, родящий, по мне рыдающий.

И берег исчезнет. И к пристани не пристанем мы.

Так рыбами станем. Растворимся в солоде

Волны. Так целоваться не перестанем мы

Голыми лицами, мокрыми, на звездном холоде,

В виду костерка рыбацкого, красного,

В запахах воды мазутной, агатовой…

Два рыбьих ангела. Святые. Несчастные.

Ты нас, плывущих в ночи, по свету счастья угадывай.

Да не молись на нас: зубы выпадут!

Да не крестись на нас: пальцы высохнут…

Два смертных огня: вынырнут. Выплывут.

Вмерзнут окунем в лед. На морозе – звездами – выстынут.

УБИЙСТВО В КАБАКЕ

Ах, все пели и гуляли. Пели и гуляли.

На лоскутном одеяле скатерти – стояли

Рюмки с красным, рюмки с белым, черным и зеленым…

И глядел мужик в просторы глазом запаленным.

Рядом с ним сидела баба. Курочка, не ряба.

На колени положила руки, костью слабы.

Руки тонкие такие – крылышки цыплячьи…

А гулянка пела – сила!.. – голосом собачьим…

Пела посвистом и воем, щелком соловьиным…

Нож мужик схватил угрюмый да – подруге – в спину!

Ах, под левую лопатку, там, где жизни жила…

Побледнела, захрипела: – Я тебя… любила…

Вдарьте, старые гитары! Век, старик, послушай,

Как во теле человечьем убивают душу!

Пойте, гости, надрывая вянущие глотки!

В окна прокричите! В двери! Вдоль по околотку!

Прохрипите кровь и слезы в ожерельях дыма!..

Наклонись, мужик, над милой, над своей любимой…

Видишь, как дымок дымится – свежий пар – над раной…

Ты убил ее, избавив от земных страданий.

Ты убил ее любовью. Бог с тобой не сладит.

Тебя к Божью изголовью – во тюрьму –

ВПЕРЕД

Перейти на страницу:

Рекомендуем к прочтению

Этим займется ОСС 117

Со всем этим покончено