Речка Устья. Стихотворный рассказ об одной русской местности

–––

И были будни, точно праздник...

Егору слепнувшему я

Читал библейские рассказы

(Что после Книги Бытия).

А баба Анна угощала

Нас преснецами с творогом.

Мы по хозяйству помогали:

Дрова кололи колуном,

Носили воду,

Со двора

Навоз на огород носили...

Но мы, конечно, лесом жили.

Нам и теперь туда пора...

–––

Апрельских полян старотравье

Покрыто было водой.

Я вспомнил! Всё новое, здравствуй!

Мир здешний – не новый, а – мой!

Здесь солнце и сверху, и снизу,

На небе и у сапог.

Жизнь вольная – солнца брызги –

И там, высоко, и – у ног.

Здесь кажется: жизнь – без предела.

Но воды – к пределу спешат,

И вылететь хочет из тела

Туда же – к пределу – душа.

–––

Всё, что раскинулось вокруг,

Показывал мне щедро друг,

Как дом свой.

Мы сначала

К реке спустились,

А потом,

Облазили весь этот дом –

От крыши до подвала.

Боры ближайшие (до Клина)

Сравню, наверное, с крыльцом.

Через него мы входим в дом –

В приустьичную половину.

А если путь у нас намечен

В другую сторону,

Войдем

В уютный Óсек. Здесь, как печка,

Сосновый бор обдаст теплом.

Потом – Точищи, где над нами

В березах свет такой, что он

Не мог быть солнцем сотворен.

Стоим, как перед образáми.

За Дубняками – царство гор,

И высоту здесь не опишешь.

Царим, как в первый раз на крыше,

В груди – восторг.

А там, где Каблуково поле, –

Глубокий, весь в лесу, овраг.

Нет, не могу его никак

Сравнить с подвалом и подпольем.

Здесь, на границе с полем плоским,

Мы видим, как почти у ног,

Два рябчика – веерохвостны –

Бегут, услышав наш манок.

Внизу – тенисто и чуть влажно,

Прохладно даже жарким днем.

И если рухнет мир однажды,

Мы здесь его переживем.

Как неприступны эти стены!

Они – защита от полей

Богатства листьев и стеблей,

Следов непуганых зверей

И птиц в коронах драгоценных.

На дне оврага вечно льется

Живоначальная вода.

Кто был здесь, тот сюда вернется,

Хоть мысленно,

Хоть иногда.

...Друг изменился за неделю,

Показывая мне свой дом.

Его глаза теперь блестели.

И я был счастлив в доме том.

––

Белолицый день угасает,

Из цвета уходят силы.

Длинная тень косая

Почти остановилась.

Скоро мы будем на тяге:

Идем в Пустóшку, к реке.

Слышно, как лают собаки,

В деревне, невдалеке...

Дошли. Под ольхою вдвоем

Встали; притихли и ждем...

Посланец сумеречного мира

Летит почти неслышно,

Почти незримо.

Как неожидан тихий хриплый хорк его,

Он возникает – из ничего;

Хотя сама лесная эта птица

Из прошлогоднего листа, наверное, родится.

Уже дрозды все отошли ко сну,

Лишь он сгущает тень и тишину.

Он подлетел и улетает дальше,

Он сам – и тишь, и тьма,

Последний вальдшнеп.

Ну что ж, пора и нам с тобой...

Тропу теряя, мы идем домой.

–––

Тратить слов мы стали всё меньше:

Мы без них говорили друг с другом –

Улыбкой, глазами, движением...

Это вовсе не трудно.

Мы друг с другом нашли понимание,

Понимание мира нашли.

Голос неба – простое молчание –

Долетел до нас –

От земли.

2. Дорога на Губино

Через несколько лет мы собрались

Отпуск свой провести в Слободе.

Мы встретились на  Московском вокзале,

Друга мать и родственники провожали.

Никто не думал о близкой беде.

В этот раз мы собрались рано.

Был апрель

И в нас – счастливый такой непокой.

Ах, какие мы строили планы,

Сколько времени было у нас той весной!

...Среди других стояла там на перроне

Его двоюродная сестра.

Но я слишком быстро очутился в вагоне...

Значит, было еще не пора.

–––

Мы в Ильинском расстались. Как же

Близка к нам была Слобода!

Я поехал туда на подводе с поклажей,

А он, как оказалось, – ушел навсегда.

По дороге в далекое Губино

Среди голых красных ветвей

Была жизнь друга зачем-то погублена...

Говорят, крики слышались: «Эй!.. Эй!..»

Еще в рост не тронулся лист,

Даже ива еще не цвела.

Было сыро. Но воздух был чист

И река неподвижно бела.

...А его в Слободе ожидали.

День, другой – никаких известий.

Снег вокруг всё таял и таял,

Мы с Марией думали да гадали:

Если он – туда, то – тогда... Если... если...

Ожидание вестей черных и серых,

Слухи, которые оправдались...

А потом – поездка на тракторе в Заозерье,

Тело, которое нам с Григорием передали.

И до Углича ночью теплой, но зябкой,

Был длинный путь...

Тело друга дрожало от дорожной тряски.

...Надо было бы чем-то еще обернуть...

–––

Лес мой вечно милый,

Мы теперь одни.

Мимо друга, мимо

Утекают дни...

Продолжалась знобкая

Русская весна.

Наша речка робкая

Стала вдруг – полна.

Ночью, будто крадучись,

Выпрямилась во весь рост.

Три дня что-то праздновала

И свалила мост.

–––

В чем смысл такой короткой жизни?

Зачем намеченный полет

Был остановлен, а не снижен

(Как с многими произойдет)?

Зачем двух жизней перекрестье

Понадобилось небесам?

Зачем мы оказались вместе?

Чтоб разойтись по сторонам?

Мы – сочетанье ветра с житом?

Но кто здесь ветер, кто – ячмень?

И если жито вдруг убито,

Как стать опять душевно сытым,

Когда угас вчерашний день?

А если, ветер – ты, и должен

Кого-то направлять… Куда?

Других – не знаю, но возможно,

Меня – в деревню Слобода,

Чтоб мне вдруг не проехать мимо

Избы на Устье, чтоб успеть

Увидеть женский фотоснимок,

Пока к тебе несется смерть?

Чтоб ты помог узнать мне больше

Того, что я один бы смог

(Охоты дрожь, льняное поле,

Апрель веселый без дорог),

Чтоб вся любовь к лесам и весям

Соединилась со стихом,

Чтоб шли они всё время вместе –

До этой смерти

И потом,

Чтоб я своим сердечным стуком

(Не знаю – для кого) донес,

Что мир не стоит жизни друга,

Весь мир не стоит жизни друга

И женских безнадежных слез…

Не знаю... Что теперь гадать?

Нас русская земля соединит опять.

Отступление о певце

(вольный перевод из Гете  Л. Трусова)

«Скажи мне, чье пение там у ворот