Собрание народных песен

Этому сближению во многом способствовала личная драма самого Жуковского, свидетельницей которой станет «долбинская сестра», приходившаяся родственницей Маше Протасовой. Так что забота о детях спасала не только Киреевскую, но и Жуковского. «Самое действенное лекарство от огорчения есть занятие», — убеждал поэт Авдотью Петровну. Этим «занятием» стало для них обоих воспитание детей.

Многочисленные письма Жуковского к Авдотье Петровне наполнены заботой о детях. В одном из них, датированном ноябрем 1813 года, выражены педагогические принципы Жуковского, его система воспитания личности. «Для ваших ребятишек, — пишет Жуковский, — нужен учитель. Пора подумать об их порядочном воспитании. Дело не в том, чтоб их сделать скороспелками, выучить тому и другому, что они со временем забудут, а об том, чтоб сделать людьми». Жуковский говорит о необходимости, прежде всего, нравственного воспитания. «Это, — подчеркивает он, — всего важнее, ибо науки придут сами и скоро — надобно только дать ум, охоту к занятию и характер. Остальное будет легко».

Известно, какое огромное влияние оказал сам Жуковский на развитие русской литературы не только своим творчеством, но и своей личностью. Сама нравственная атмосфера литературы пушкинского времени во многом определялась личностью Жуковского. Его воспитанникам, братьям Киреевским, предстояло сыграть не менее значительную роль в философских и нравственных исканиях своего времени.

А основы закладывались в детстве, в Долбино.

В 1822 году семья Киреевских переехала в Москву, чтобы продолжить образование детей. Здесь среди учителей братьев Киреевских мы встретим имена ведущих профессоров Московского университета — Мерзлякова, Снегирева, Цветаева, Чумакова. Да и сам дом Елагиных-Киреевских (в 1817 году Авдотья Петровна вышла замуж за участника Отечественной войны 1812 года А. А. Елагина) становится вскоре одним из литературных центров Москвы. Здесь, в «привольной республике у Красных ворот» бывали Пушкин и Адам Мицкевич, Гоголь и Константин Аксаков, Чаадаев и Батеньков, Веневитинов и Баратынский, Максимович и Шевырев, Погодин и Николай Языков, а позднее — Грановский, Бакунин, Герцен.

В пестроте этих имен еще трудно увидеть линии судеб самих братьев Киреевских, хотя они наметились уже тогда, в 20-е годы. Для Ивана Киреевского — в сближении с любомудрами и «архивными юношами» (Веневитинов, Владимир Одоевский, Шевырев). Для Петра Киреевского — в занятиях с Мерзляковым и Снегиревым.

Друг юности Жуковского по Дружескому литературному обществу Алексей Мерзляков был не только профессором и деканом Московского университета, но и поэтом, создателем песен, ставших народными, «Чернобровый, черноглазый», «Среди долины ровныя», теоретиком и историком литературы. Причем, в трудах своих он призывал к изучению народной поэзии: «О, каких сокровищ мы себя лишили… В русских песнях мы бы увидели русские нравы и чувства, русскую правду, русскую доблесть, — в них бы полюбили себя снова и не постыдились так называемого первобытного своего варварства». И своих воспитанников он учил не стыдиться «первобытного своего варварства», изучать сокровища народной поэзии [107].

Снегирев преподавал в Московском университете латинский язык и был профессором по кафедре римских древностей. Кафедры русских древностей еще не существовало, русские древности еще только начинали собирать члены Румянцевского кружка, среди которых был Снегирев. Изучение и собирание Памятников народного творчества тоже связано с именем Снегирева, считавшегося наиболее авторитетным специалистом в области археологии, этнографии и фольклористики.

Круг замкнется, если мы назовем еще одно имя Золианта Доленга-Ходаковского (Адама Чарноцкого) — выдающегося польского этнографа и фольклориста. В 1820–1822 годах на средства Российской Академии наук Ходаковский провел научную экспедицию на русском Севере, где собрал огромный этнографический, исторический и фольклорный материал вошедший позже в его четырехтомный «Словарь названий городищ и урочищ». В 1823 году польский ученый жил в Москве и не раз бывал в салоне Елагиных. Более того, пятнадцатилетний Петр Киреевский помогал ему разбирать собранный во время экспедиции материал. В письме к отчиму он в шуточном тоне рассказывал о своих занятиях с Ходаковским: «Я же, по несчастью моему, нахожусь теперь под ужасным спудом городищ, которые мучают меня с утра до вечера, и, несмотря на отсутствие политического эконома и верного слушателя Ходаковского, городища нас еще не оставляют и все еще продолжают частые свои визиты. Я уверен, что я буду скоро всех их знать наизусть не хуже Ходаковского».

«Политический эконом» — это семнадцатилетний брат, который тоже, как видим, был «верным слушателем Ходаковского», увлечение философией и политической экономией отнюдь не исключало интереса к истории и этнографии.

Занятия с Ходаковским не прошли для Петра Киреевского даром, в дальнейшем он будет много внимания уделять изучению славянских древностей, а в комментариях к песням широко использовать топонимику, основоположником которой считается Ходаковский.

Таковы непосредственные учителя Петра Киреевского. Кроме того, в ближайшем московском окружении братьев Киреевских мы встретим Максимовича — одного из основоположников украинской фольклористики, издавшего в 1827 году сборник «Украинские народные песни», Погодина, Шевырева, Хомякова, имена которых также немало значат в истории русской фольклористики.

К 1827 году Иван Киреевский уже достаточно четко представлял свое будущее «поприще». Свой долг и свою «обязанность действовать для блага отечества» он видел в литературе. «Я могу быть литератором, — писал он Кошелеву, — а содействовать к просвещению народа не есть ли величайшее благодеяние, которое можно ему сделать? На этом поприще мои действия не будут бесполезны; я могу это сказать без самонадеянности. Я не бесполезно провел свою молодость, и уже теперь могу с пользою делиться своими сведениями. Но целую жизнь имея главною целью: образоваться, могу ли я не иметь веса в литературе? Я буду иметь его и дам литературе свое направление».

Это писал двадцатилетний Иван Киреевский. Пройдет всего лишь год, и он выступит в «Московском Вестнике» со статьей «Нечто о характере поэзии Пушкина», которая станет этапной в истории русской критики. Одним из первых на нее откликнется Жуковский. «Я читал в „Московском Вестнике“ статью Ванюши о Пушкине, — напишет он Авдотье Петровне. — Благословляю его обеими руками писать — умная, сочная, философская проза».

Первые литературные опыты Петра Киреевского появились в том же самом 1827 году и в том же самом «Московском Вестнике». Это были переводы, которыми, свободно владея семью языками, он будет заниматься и в дальнейшем. Но один из его самых первых переводов тоже имел отношение к фольклористике. В 1829 году в Москве вышла книга, на титульном листе которой значилось: «Вампир. Повесть, рассказанная лордом Байроном. Пер. с английского П. К.». «П. К.» — это Петр Киреевский, не только переведший этот характерный образец европейского «неистового романтизма», но и снабдивший перевод обстоятельными примечаниями о фольклорных источниках повести.

Вот еще одно свидетельство серьезной научной подготовки в области фольклора, которую Петр Киреевский получил в годы ученичества. Но до двадцати лет он идет по стопам брата: одни и те же учителя, один и тот же круг друзей, литературных и философских пристрастий, а с 1829 года — одни и те же германские университеты. Пути их разойдутся по возвращении из Германии, когда Петр Киреевский начнет записывать народные песни, а Иван Киреевский — издавать журнал «Европеец». Но пройдет еще десятилетие, и оба они окажутся под знаменем славянофильства. Произойдет это тоже далеко не сразу и далеко не вдруг. На обычный вопрос: кем были братья Киреевские в 20—30-е годы — славянофилами или западниками, ответ дают строки письма Петра Киреевского к брату из Мюнхена: «Только побывавши в Германии, вполне понимаешь великое значение Русского народа, свежесть и гибкость его способностей, его одушевленность. Стоит поговорить с любым немецким простолюдином, стоит сходить раза четыре на лекции Мюнхенского университета, чтобы сказать, что недалеко то время, когда мы опередим и в образовании».