Треугольная груша. 40 лирических отступлений из поэмы

Андрей Вознесенский

40 лирических отступлений из поэмы "Треугольная груша"

М.: Советский писатель, 1962.

Будь лирическим наступлением,

преступление отступать!

А. Вознесенский

1959 год

От автора

Я работаю над большой сюжетной вещью. Она -- об "открытии Америки". В основу ее легли мои американские впечатления. Но в процессе работы воспоминания, жизнь, пейзажи России и Прибалтики врывались в повествование, отвлекали автора от магистрали сюжета.

"Открывались" совершенно иые предметы. В герои лезли березы, закаты, мотоциклы.

Поэма тонула как переполненный корабль. Параллельно с ней возник самостоятельный организм -- "поэмы лирических отступлений". Стихи перетасовывались произвольно, вне тематики и географии, как мысли в голове. Их автор и предлагает вниманию читателя.

Стихи имеют самостоятельную жизнь, характер. Иногда они помимо воли автора отказываются от грамматики. Иногда этого требует фантастический сюжет. Например, начинает говорить отрубленная голова. Тут уж не до знаков препинания! В других случаях мелодия требует раскованности, высоты, она бесконечна, как заключительная нота певца. Тогда ей опять мешают ограды из точек и запятых.

В сборник включены отрывки из дневников, газетных репортажей. Без них не представляю ни себя, ни поэзии.

Архитектурное

Ночной аэропорт в Нью-Йорке

Фасад

Автопортрет мой, реторта неона, апостол небесных ворот —

Аэропорт!

Брезжат дюралевые виражи,

Точно рентгентовский снимок души.

Как это страшно,

когда в тебе небо стоит

в тлеющих трасса

необыкновенных столиц! Каждые сутки

тебя наполняют, как шлюз,

звездные судьбы

грузчиков, шлюх.

В баре, как ангелы, гаснут твои алкоголики.

Ты им глаголишь!

Ты их, прибитых,

возвышаешь.

Ты им "П р и б ы т ь е"

возвещаешь!

Летное поле

Ждут кавалеров, судеб, чемоданов, чудес...

Пять "Каравелл"

ослепительно

сядут с небес!

Пять полуночниц шасси выпускают устало.

Где же шестая?

Видно, допрыгалась —

дрянь, аистенок, звезда!..

Электроплитками

пляшут под ней города.

Где она реет,

стонет, дурит?

И сигареткой

в тумане горит?..

Она прогноз не понимает.

Ее земля не принимает.

Интерьер

Худы прогнозы. И ты в ожидании бури,

Как в партизны, уходишь в свои вестибюли.

Дрыхнут правительства

в парах беспечных.

Тих, как провизор, им трассы пророчит диспетчер.

Мощное око взирает в иные мира.

Мойщики окон

слезят тебя, как мошкара,

Звездный десантник, хрустальное чудище,

Сладко, досадно

быть сыном будущего,

Где нет дураков

и вокзалов-тортов —

Одни поэты и аэропорты!

Стонет в аквариумном стекле

Небо,

приваренное к земле.

Конструкции

Аэропорт — озона и солнца

Аккредитованное посольство!

Сто поколений

не смели такого коснуться —

Преодоленья несущих конструкций.

Вместо каменных истуканов

Стынет стакан синевы —

без стакана.

Рядом с кассама-теремами

Он, точно газ,

антиматериален!

Бруклин — дурак, твердокаменный черт.

Памятник эры —

Аэропорт.

Вступительное

Еще вступительное

Обожаю

Твой пожар этажей, устремленных у окрестностям рая!

Я — борзая,

узнавшая гон наконец, я — борзая!

Я тебя догоню и породу твою распознаю.

По базарному дну

ты, как битница, дуешь босая!

Под брандспойтом шоссе мои уши кружились,

как мельницы,

По безбожной,

бейсбольной,

по бензоопасной Америке!

Кока-кола. Колокола.

Вот нелегкая занесла!

Ты, чертовски дразня, сквозь чертоги вела и задворки,

И на женщин глаза

отлетали, как будто затворы!

Мне на шею с витрин твои вещи дешевками вешались.

Но я д у ш у искал,

я турил их, забывши про вежливость.

Я спускался в Бродвей, как идут под водой с аквалангом.

Синей лампой в подвале

плясала твоя негритянка!

Я был рядом почти, то ты зябко ушла от погони.

Ты прочти и прости,

если что в суматохе не понял...

Я на крыше, как гном, над нью-йоркской стою планировкой.

На мизинце моем

твое солнце — как божья коровка.

Стриптиз

В ревю

танцовщица раздевается, дуря...

Реву?..

Или режут мне глаза прожектора?

Шарф срывает, шаль срывает, мишуру.

Как сдирают с апельсина кожуру.

А в глазах тоска такая, как у птиц.

Этот танец называется "стриптиз".

Страшен танец. В баре лысины и свист,

Как пиявки

глазки пьяниц налились.

Этот рыжий, как обляпанный желтком,

Пневматическим исходит молотком!

Тот, как клоп, —

апоплексичен и страшон.

Апокалипсисом воет саксофон!

Проклинаю твой, Вселенная, масштаб,

Марсианское сиянье на мостах,

Проклинаю,

обожая и дивясь,

Проливная пляшет женщина под джаз!..

"Вы Америка?" — спрошу, как идиот.

Она сядет, папироску разомнет.

"Мальчик, — скажет, — ах, какой у вас акцент!

Закажите мне мартини и абсент".

Отступление в 17 век

Лобная баллада

Их величеством поразвлечься

Прет народ от Коломн и Клязьм.

"Из любовница —

контрразведчица

англо-шведско-немецко-греческая..."

Казнь!

Царь страшон: точно кляча, тощий,

Почерневший, как антрацит.

По лицу проносятся очи,

Как буксующая мотоцикл.

И когда голова с топорика

Подкатилась к носкам ботфорт,

Он берет ее

над топою,

Точно репу с красной ботвой!

Пальцы в щеки впились, как клещи,

Переносицею хрустя,

Кровь из горла на брюки хлещет.

Он целует ее в уста.

Только Красная площадь ахнет,

Тихим стоном оглушена:

"А-а-анхен!.."

Отвечает ему она:

"Мальчик мой государь великий

не судить мне твоей вины

но зачем твои руки липкие

солоны

баба я

вот и вся провинность

государства мои в устах

я дрожу брусничной кровиночкой

на державных твоих устах

в дни строительства и пожара