Песни об Испании

Испания

Чем для меня была ты?

Будто —

ничем.

Среди холмов пропавшей

страною рыцарей да пашен.

Чем ты, скажи, была?

Приютом

какой-то выспренней любви,

что упивается так дико

кровавым посвистом

клинков,

гитарой,

ревностью,

и страстью,

и тихим пением

псалмов.

Теперь же для меня ты — участь

теперь ты для меня — судьба.

С моими стали неразлучны

твои свобода и борьба.

Удачам радуясь с тобою,

с тобой горю в одном бою,

в тебя свою вливаю волю

и верю в молодость твою.

Она придет, придет победа!

И вот, твоей землей укрыт,

дерусь на улицах Толедо,

сражаюсь я за твой Мадрид.

Со мною рядом в блузе синей

убитый труженик лежит,

а из-под кепки непрерывно

кровь теплою струей бежит.

То — кровь моя. И в жилах с жаром

она шумит — густа, светла.

Я узнаю, что это парень

от ланкаширского котла.

Там мы трудились в две лопаты

и силы не было такой,

которая могла бы как-то

сдержать порыв наш молодой...

Спи, друг мой... Над тобою реют

знамена наши — все в крови.

Сольется кровь твоя с моею,

потом и с кровью всей земли.

И эта кровь зовет заводы,

волнует сел несметный ряд

и увлекает все народы

сегодня на один парад;

надежды молодой и новой

упорства, смелости, работ

и неизбежности суровой

и окровавленных свобод.

Она возводит баррикады

и смелостью в сердцах горит

и ныне, вместе с нами рада

кричит, что наш он,

наш Мадрид!

Мир наш! И ты не бойся, друже!

Весь мир и каждая в нем часть —

все наше!

И под небом южным

ты спи

и веруй,

веруй в нас!

Сон

— Лори, ты спишь?

Ты слушаешь, Лори?

— За бруствер встань! Рискуешь головой!

Фашисты в двух шагах! Не говори!

— Лори, мне снился сон какой!...

Постой... как начинался... слушай друг:

война окончена... Разгромлен враг.

Поля, заводы стали наши вдруг.

Лори, ведь будет так?

Я на заводе и работе рад.

Завод как будто прежний, только в нем

машины, словно золото, блестят,

и трудимся с душою, с огоньком.

Ты бригадир, Лори,— упорен, строг:

«Сегодня в смену триста дашь болтов!»

Я улыбаюсь: «Приготовлю в срок!»

И все понятно нам без лишних слов.

А над страной безбрежье высоты, —

сияет синь светло и широко.

И так не верится, что это ты,

и дышишь полной грудью так легко!

Лори взглянул приятелю в глаза

(в них было столько детской простоты),

сурово усмехнулся и сказал:

— Какой мечтатель ты!

Мрак в панике.

Грозит погибель мраку.

Бледнеют звезды, и заря горит.

Горнист трубит!

И началась атака...

Песня товарища

Ты уже не встанешь, Фернандес, —

пулеметный шквал вас срезал в поле.

Нынче ветер бешеный окрест

неустанно, как собака, воет.

Трубный звук вдали. Призыв. Сигнал.

И опять все непонятно тихо.

Сизый мрак в окопах задремал,

а в груди — ревут и стонут вихри.

Кто-то землю пальцами скребет

и смеется нервно... И гранату

вдруг отвинчивает... И кладет...

И хватает с бруствера лопату...

Ты, заслышав близкую пальбу,

первым выскочил на поле боя...

Пошатнулся вдруг... И кровь на лбу...

Фернандес, ты не вернешься боле...

Мы с винтовками наперевес

врезались и — сбили их с отрога...

Знаю, был бы рад ты, Фернандес,

если б смог подняться хоть немного...

Песня женщины

Растревоженный покой

в нашем доме поселился.

Бой окончен, милый мой,

только ты не возвратился.

Ты ушел в тот горький час,

как тебя ни умоляла.

Сразу в комнате у нас

стало тихо, душно стало.

Только сердце в тишине

билось громко, билось в муке,

руки протянув во тьме,

я твои искала руки...

Фернандес, уже давно

даже слово я «свобода»

ненавижу — ведь оно

повод твоего ухода.

Может быть, ты прав, мой друг?

Может быть, ты прав, мой милый,

но так больно, больно грудь

давит мне с ужасной силой.

Пустота — я с ней теперь

дни и ночи коротаю.

Хлопнула входная дверь.

Не вернешься ты. Я знаю.

Письмо

Мама,

Фернандес убит!

Фернандеса

нет меж нами!

Он в сырой земле

зарыт,

в чистом поле он

лежит

у стены Мадрида,

мама.

Был он добрым, милый мой, —

и его теперь убили...

Только не затихнет бой

у его святой могилы.

Мама, помни, ты одна

будешь знать о скорби этой.

Знаешь, ведь теперь война

и от слез не видно света.

Не ищи в других глазах

утешенья. Нынче только

за слезой на них слеза

выступает скорбью горькой.

Может, умер старший брат,

может, парень самый милый,

может быть, унес снаряд

молодую жизнь в могилу.

Может, многие, как я,

ждут напрасно вести свежей

в этот час, когда земля

близких нам в объятьях держит...

Не кори его, что в бой

он ушел от нас упрямо.

Прав он был. А мы с тобой,

видно, ошибались, мама.

Понял он один из нас

слово истины единой:

лучше умереть сейчас,

чем прожить весь век скотиной.

Хлеба, мама, для себя

на двоих у нас лишь было...

Но для будущих ребят

разве бы его хватило?..

И другое. Это — то,

что понять довольно трудно:

вот дерутся. А за что?

Только ли за хлеб свой скудный?..

В блиндаже погибло сто —

тех, что бомбой завалило.

Я видала это все —

только рассказать не в силах.

Мама, мама! Знала б ты,

как меня дивило это:

будто мир большой мечты:

озарил их новым светом.

Я увидела на миг,

как из вечной тьмы разлуки

к нам, к живущим, в этот мир

из гробов тянулись руки.

Смерть слила их в одного,