Обещание

и дымчатая нежная малина

в кустарнике алела кое-где.

Тянула голубика лечь на хвою,

брусничники подошвы так и жгли,

103

но шли мы за клубникою лесною —

за самой главной ягодой мы шли.

И вдруг передний кто-то крикнул с жаром:

Да вот она! А вот еще видна!.. —

О, радость быть простым, берущим, жадным!

О, первых ягод звон о дно ведра!

Но поднимал нас предводитель юный,

и подчиняться были мы должны:

Эх, граждане, мне с вами просто юмор!

До ягоды еще и не дошли...—

И вдруг поляна лес густой пробила,

вся в пьяном солнце, в ягодах, в цветах.

У нас в глазах рябило.

Это было

как выдохнуть растерянное «Ах!»

Клубника млела, запахом тревожа,

гремя посудой, мы бежали к ней

и падали,

и, в ней, дурманной, лежа,

ее губами брали со стеблей.

Пушистою травой дымились взгорья.

Лес мошкарой и соснами гудел.

А я...

Забыл про ягоды я вскоре.

Я вновь на эту женщину глядел.

В движеньях радость радостью сменялась.

Платочек белый съехал до бровей.

Она брала клубнику и смеялась.

И думал я, забыв про все, о ней. _%

104

Запомнил я отныне и навеки,

как сквозь тайгу летел наш грузовик,

разбрызгивая грязь, сшибая ветки

и в белом блеске молний грозовых.

И пела женщина,

и струйки,

струйки,

пенясь,

по скользкому стеклу стекали вкось...

И я хочу,

чтобы мне так же пелось,

как трудно бы мне в жизни

не жилось!

Чтоб шел по свету с гордой головою,

чтоб все вперед —

и сердце и глаза,

а по лицу —

хлестанье мокрой хвои,

и на ресницах —

слезы и гроза!

* * *

О, нашей молодости споры,

о, эти взбалмошные оборы,

о, эти наши вечера!

О, наше комнатное пекло,

на чайных блюдцах горки пепла,

и сидра пузырьки, и пена,

и баклажанная икра!

Здесь разговоров нет окольных.

Здесь исполнитель арий сольных

и скульптор в кедах баскетбольных

кричат, махая колбасой.

Высокомерно и судебно

здесь разглагольствует студентка

с тяжелокованой косой.

Здесь песни под рояль поются,

и пол трещит, и блюдца бьются,

и спорят все дружней, дружн^р.

Здесь столько мнений, сколько прений

и о путях России прежней

и о сегодняшней о ней.

Все дышат радостно и грозно,

106

и расходиться уже поздно.

Пусть это кажется игрой,

не зря мы в спорах этих сипнем,

не зря насмешками мы сыплем,

не зря стаканы с бледным сидром

стоят в соседстве с хлебом ситным

и баклажанною икрой!

1957'

* * *

Лифтерше Маше

под сорок...

Грызет она грустно подсолнух.

И сколько в ней' жалкой забитости

и женской кричащей забытости...

Она подружилась с Тонечкой,

белесой девочкой тощенькой,

отцом-забулдыгой замученной,

до бледности в школе заученной...

Заметил я —

робко,

по-детски

ноют они вместе в подъезде.

Вот слышу —

запела Тонечка.

Поет она тоненько-тоненько,

протяжно и чисто выводит...

Ах, как у ней это выходит!

И ей подпевает Маша,

обняв ее будто бы мама.

Страдая, поют,

108

и блаженствуя,

две грусти —

ребячья

и женская.

Ах, пойте же,

пойте подольше,

еще погрустнее,

потоньше.

Пойте,

пока не устанете...

Вы никогда не узнаете,

что я,

благодарный случаю,

пецие ваше слушаю,

рукою щеку подпираю

и молча

вам подпеваю...

* * *

М. Луконину

Спасибо вам,

Быковы Хутора,

за мальчика, который там родился,

и деревянной саблею рубился,

и не боялся плавать в холода.

Все в нем обычно было —

худоба,

разрез калмыцких глаз,

косая челка,

но он глядел задуманно и четко —

вы помните, %

Быковы Хутора?

И он ушел...

Переплывал чужие реки

и жадно воду пил из этих рек.

Но все-таки,

покуда в человеке

жив край родной,

жив этот человек.

Все забывают —

и друзей

и женщин.

Наука забывания хитра.

Вас не забыл он,

но все меньше,

меньше

вас вижу в нем,

Быковы Хутора.

Мы все чего-то стоим до поры,

пока мы помним, как в краю родимом

полынью пахнут мокрые полы

и дышит ветер травами и дымом.

И вы под окна наши приходите,

края родные,

если плохо нам,

с собою реки детства приводите

и вызывайте нас по именам.

Мы —

ваше нсразбуженное эхо.

Будите нас —

пора уже,

пора...

Станция Зима,

ты слышишь это?

Вы слышите,

Быковы Хутора?

1957

* * *

ЛЕД

Я тебя различаю с трудом.

Что вокруг натворила вода!

Мы стоим,

разделенные льдом,

мы по разные стороны льда.

По колено в воде леса.

Клен шатается,

бледный,

худой.

Севши на воду,

голоса

тихо движутся вместе с водой.

Льдины стонут и тонут в борьбе,

и, как льдинка вдали, ты тонка,

и обломок тропинки к тебе

по теченью уносит река...

1957

ВЯТСКИЕ ПОЛЯНЫ

В дорогу тянет, ох; как тянет!

И не могу заснуть,

и

в грудь

скребется острыми когтями

куда-то тянущая грусть.

Есть город Вятские Поляны,

а в нем есть домик и скамья...