Гражданский иск

Черебец. Что за глупости, это ерунда.

Скворцова. А вы почем знаете?

Пауза.

Бутов. Я – директор завода.

Скворцов а. Вы?! (Смотрит на Наташу.) Но…

Бутов. У нее фамилия матери.

Скворцова (Наташе). Извините, нехорошо-то как… Мы к вам лично – никаких претензий. И Алеша все спрашивал. (Бутову.) А вы… Дочь… за вас грехи… Вы в реку – как в помойку, а она – ночами… (Задумывается на миг, потом – Наташе.) Значит, вы знали про эту отраву?

Наташа. Да что вы!

Скворцова. И молчали? (С горечью.) Что ж не сказали, мы б – в Москву. Может, там противоядие какое. Может, успели б. А вы – молчком. Нешто отца покрывали?

Ирина Михайловна. Как вам не стыдно! Вы ж сами, только что…

Скворцова (не слушая ее). А наши еще удивлялись все: чего это, говорят, она так хлопочет, не отходит, чего это ей вроде как больше всех надо? А вы вон что – отца покрывали. Чтоб под суд не пошел. Эх, милая, рано начала. Это нам кривить, мы – гнутые-перегнутые, все бочком норовим, а ты-то куда? Тебе еще прямиком, по совести, успеешь еще нахитриться…

Черебец. Знаете что? Вы это прекратите. У вас горе, с вас спроса сегодня нет, но если будете продолжать в этом духе, то за клевету – знаете что полагается?

Ирина Михайловна (Черебцу). Перестаньте.

Скворцова (достает из сумки плюшевого мишку, подчеркнуто аккуратно кладет его на стол Наташе). Вот – твой. С ним так и помер. (Заплакала тихо, пошла в прихожую, взяла пальто и, не надев его, вышла, осторожно прикрыв дверь.)

Все молча стоят, не глядя друг на друга.

Черебец. Бред какой-то. (Наташе.) А он вообще что – почечник?

Наташа не ответила.

Теперь всех собак вешать будут. Ну и денек. Час от часу не легче. (Бутову.) Надо бы как-то эти слухи – в зародыше. Может, в газету статью? А? Поговорить с Румянцевым?

Бутов молчит.

Ну ладно, этим я уж сам займусь. Потом. Не будем омрачать последние дни. (Смотрит на Наташу.) Слушай… Это… Что я хотел сказать?… А, квитанцию давай. Документ все же. Деньги мы тебе к отъезду вернем.

Наташа. Я не еду.

Черебец. Как не едешь?

Бутов смотрит на Наташу. Она отвечает как бы Черебцу, но видно: через него – отцу.

Наташа. Я остаюсь.

Черебец. Из-за нее, что ли? Так она сгоряча. Она не понимала, что говорит. И даже она признала: что могла, ты сделала. Чего ж корить себя? У каждого врача бывает. Все мы смертны. А у него – почки. Вода-то была тогда – плюс десять. Для моржей. Знал ведь небось, что нельзя, а полез. Будто без него некому было. А теперь – все виноваты.

Ирина Михайловна. Ты хочешь остаться на похороны? Может, не стоит? После всего, что случилось. Их реакция неадекватна.

Наташа (Ирине Михайловне). Вы помните своего первого подзащитного?

Ирина Михайловна. Конечно. Но…

Наташа (перебивает ее). А я своего не защитила. А он надеялся. Звал.

Ирина Михайловна. Но бывает, медицина бессильна.

Наташа. Да. Если болезни помочь.

Ирина Михайловна. Но ты ведь…

Наташа (снова перебивает ее). Я шесть лет ждала его. (Бутову.) И ты тоже, ты говорил, что ждал. Первого, кого я спасу. Ну хорошо, не спасу – помогу. Ну просто не сделаю вреда, это уже помощь, мама считала. Но не убью же…

Ирина Михайловна. Наташа, что ты говоришь, побойся бога.

Наташа (Бутову). Ты помнишь Серафимова у мамы в отделении? Несостоявшегося гения? Ты помнишь, почему он не состоялся? И почему пил? (После паузы.) Может, я тысячу спасу, может, миллион, но первого я угробила. С твоей помощью.

Ирина Михайловна. Ну, Наташа…

Черебец. Это тебе сейчас так кажется, это нормально. А потом…

Наташа (Бутову). Я не поеду с тобой в Москву.

Бутов молчит, только чуть раскачивается.

Черебец. Слушай, что за дурацкая история. Ты извини, но я уж так – по-свойски, как со своими. Постыдись, ты же взрослый человек. Врач. Если каждый врач из-за неудачи будет впадать в истерику, кто будет лечить больных? Ты сама выбрала себе профессию, она жестока, она имеет дела с неблагоприятными исходами, при каждой больнице – морг, и что ж теперь – все бежать оттуда должны? Это трусость, если хочешь знать. Хочешь легкой жизни? Только одних удач ни у кого не бывает. Думаешь, у матери твоей – только цветы и подарки были? Это ты видела, а вон спроси отца – сколько слез ночью. А утром вставала и снова шла. Потому что ждали ее, потому что кого-то можно было и спасти. Помочь. Ты еще молода, нет опыта, это нормально, он придет. В Москве особенно, там лучшие силы. Антонов обещал – клинику Сидоренко, об этом мечтают только, а ты… Как не стыдно!

Наташа. Я не поеду в Москву. Я останусь здесь.

Черебец (смотрит вопросительно на Бутова, тот молчит. Наташе). Может, ты все-таки объяснишь нам – почему? Мы ж не чужие.

Наташа. Он не один.

Черебец. Кто?

Наташа. Алеша. Там многие в воде были. И может, дети. И может, тоже…

Черебец. Но это же ерунда, бабские разговоры. Есть научные данные.

Наташа (игнорируя его). И ждать, пока они поступят в больницу… Тогда поздно будет. Надо сейчас, прямо сейчас провести обследование. Особенно детей.

Черебец. Ну хорошо, может быть. Очень даже может быть. Я не спорю. Мы даже поможем – дадим средства, транспорт. Нужно – пригласим врачей из области. Но ты для этого не нужна. Ты подала идею, спасибо. Остальное – дело наше. А ты можешь спокойно ехать и ни о чем не думать. Я буду держать тебя в курсе, если хочешь.

Наташа. А вы бы – уехали?

Черебец. Я?

Наташа. Если бы вам сейчас, после всего, что случилось, предложили перевод в Москву, вы бы уехали?

Черебец (посмотрев на Бутова). А почему нет? Если б было кого оставить вместо себя, конечно.

Наташа. Ну вот, а мне некого вместо себя оставить.

Черебец. Что же, врачей больше в городе нет?

Наташа. Бутовых больше нет.

Черебец. Другие есть. Свет клином не сошелся.

Наташа. Как раз – сошелся. В этом-то и дело, что сошелся.

Черебец (устало). Не знаю. Скажите ей сами, Марлей Васильевич, моего горла мало. Может, вас послушает.

Бутов молчит.

Ирина Михайловна (осторожно, словно бы ощупью). Я не знаю, это, конечно, не мое дело, хотя раньше я думала… Ну, словом, неважно. Но просто что я хочу сказать… Ты же не одна в этой ситуации. Может, ты и права в своем… в своем обостренном восприятии… в ответственности… Это редко, когда молодые – так чувствуют. Но ты не одна. Есть еще и отец. О других я сейчас не говорю, ты имеешь право о них не думать. (Чебрецу.) Извините, но это и ко мне относится. (Наташе.) Но отец… Что ж ты ему предлагаешь, вдумайся. Ты остаешься, значит, искупать вину фамилии, а он… Я уж не говорю, как ты практически себе мыслишь это, – что же он, без тебя поедет? Из-за тебя весь этот переезд затеял, а…

Наташа. Из-за меня?

Ирина Михайловна. Без тебя он все равно будет один, даже если рядом сто человек. Ты же знаешь это не хуже меня.

Наташа. А вы хотите, чтоб мы оба – как крысы с корабля?! Чтоб все говорили, как она, – деру дали?!

Черебец. Это несерьезно. Мало кто что сказал. На каждый чих не наздравствуешься. Нельзя идти вперед, а оглядываться назад.

Наташа. Поэтому и не надо идти.

Ирина Михайловна. Ну не знаю… И как ты вообще себе все это мыслишь? Кто тебе квартиру оставит такую? И в больнице – одно дело, ты дочь директора завода, а другое…

Звонок в дверь.

Черебец. Я открою. (Идет открывать.)

Все прислушиваются.

(Возвращается с телеграммой.) Правительственная. Наверное, Антонов. (Открывает телеграмму.) Точно, он. (Протягивает телеграмму Бутову, тот не шевелится. Кладет ее на стол.)

Ирина Михайловна. Надо же, замминистра – директору завода. Чудеса.

Черебец. Никаких чудес. Уже не директору, значит. Еще как бы и не начальнику управления, но и вместе с тем… Тут такие тонкости – с этими поздравлениями – целый кодекс неписаный: кто кого первым, до праздника или после, одного или всю семью.