Гражданский иск

Черебец. Не говорите. На своих архаровцев тоже гляжу – вроде как чужие, ей-богу. Ну не может быть, чтоб я такой старый. Я ж еще… А? А они, подлецы, как живая улика – заблуждаешься, старичок, ваша песенка спета. А у нас, может, только-только голос прорезается.

Бутов. У нас?… Сколько раз говорил тебе: лесть должна быть грубой, но все же в меру.

Оба смеются.

Черебец. Я хотел вот… (Достает из кармана пальто коробочку.) Наталье. По случаю Нового года. Последнего нашего – вместе. От нас с Зоей Никитичной – на память.

Бутов. Балуешь ты ее, Афанасий. Ни к чему. Я стараюсь – в узде чтоб, а ты подрываешь устои. Молода еще в каменьях ходить. Легко дается, ценить не будет. Ее мать первые сережки надела, знаешь, сколько ей было? Уши прокалывала – целая операция. А сейчас девчонка с горшка встала, уже дырки в ушах сверлят.

Черебец. Другое время, Марлен Васильевич, другие нравы. Мария Николаевна, царство ей небесное, в войну девочкой была, а после войны – что за жизнь, выздоравливали. Не до цацек было. А эти – разве они помнят тюрю или челекушки из картофельных очисток? И слава богу, зачем им – как нам. Они другого времени дети, им и жизнь другая. За то и боролись.

Бутов. Легко дается, ценить не будут.

Черебец. Думаете? Не знаю. (Время от времени набирает телефон, но там упорно занято.) Я раньше тоже так считал. Зое Никитичне кольцо обручальное через десять лет после свадьбы подарил. Сколько лет по копейке откладывал. Принес на годовщину, радости было – целый месяц на палец глядела. А Насте кольцо мать к выпуску подарила. Так она, паршивка, надела, чмокнула в щеку и убежала. Как будто так и полагается. Я сначала даже обиделся: ну как так можно, ну не война, не бедные, но все же – не рубль же стоит. А потом подумал: знаете, наверное, это вот и есть нормально – когда радость не в золоте, не в побрякушках, когда они у каждой на шее или на пальце. Это, наверное, и есть демократия. Хотя я думаю… (Дозвонился.) Алло, банк?

Бутов возвращается в кабинет, где у окна стоит Ирина Михайловна.

Ирина Михайловна (не оборачиваясь). Все бегут куда-то, спешат, все со свертками, все возбуждены… Это передается даже на расстоянии, так и хочется тоже помчаться, что-то покупать, спешить в тепло и уют… (Оборачивается.) Кто это?

Бутов. Тетка этого мальчика.

Ирина Михайловна. Мальчика?

Бутов. Ее больного. Первый ее самостоятельный пациент. И надо же, так не повезло – тяжелейший слу«чай. Что-то с почками. Она, бедняжка, уж и книги все перечитала, и профессору своему звонила, консультировалась, и даже меня заставила через Антонова какое-то лекарство доставать, да что-то не очень все это помогает. Прямо замкнулась на этом. Даже в Венгрию не хотела ехать. Пока не перевели его в областную – ни за что. Как будто без нее врачей нет. Это от матери, ее школа.

Ирина Михайловна. Она тоже педиатром была?

Бутов. Маша? Да. Но чтоб Наталья по ее стопам – ни за что не хотела. Хотела ей жизни полегче. Врач вообще себе не принадлежит, а детский… Днем и ночью. Кто же ребенку в помощи откажет. А Наталья – как она. Вместо нее. И вот фамилию даже ее взяла. Я не спорил.

Входит Черебец, он растерян.

Черебец. Слушайте… Ерунда какая-то. Я звоню Орехову, чтоб кассу придержал, пока мы не внесем, и чтоб в сберкассе предупредил на всякий случай, чтоб они тоже раньше времени не запели «В лесу родилась елочка». Он звонит туда при мне, я слышу, а ему отвечают, что товарищ Бутов только что внес триста пятьдесят рублей на счет колхоза. Я говорю – быть не может, я от него звоню, вот он здесь, в соседней комнате, а они – квитанция номер такой-то. Я спрашиваю – кто внес? Не знаю, кассир, кто принимал, куда-то вышла. Что за мистика?

Бутов. Может, Степанян расстарался?

Черебец. Да нет, я звонил.

Бутов. Ладно, не темни, твоя работа?

Черебец. Да что вы, Марлен Васильевич, я же вот он, здесь.

Бутов. Ну… Я твою прыть знаю. Хочешь меня перед фактом поставить? Чтоб по-твоему все-таки? Наверняка?

Черебец. Да клянусь вам!

Бутов. Ну а кто же? Дед Мороз, что ли?

Хлопает входная дверь.

Наташа, ты?

Наташа (заглядывает в кабинет). Я.

Бутов. Ты где была?

Наташа. В сберкассе.

Бутов и Черебец переглядываются.

Бутов. А где аккредитив?

Наташа. В сумке. А что?

Бутов. Дай-ка поглядеть.

Наташа. Папа, ты что?

Бутов. Покажи, я говорю.

Наташа. Потом. (Собирается выйти.)

Бутов. Наталья!

Наташа. Ну что?

Бутов. Что ты придумала?

Наташа. А что я придумала?

Бутов. Зачем ты это сделала?

Наташа. Что – это?

Бутов. Не прикидывайся. Зачем ты это сделала? Что это за демонстрация?

Наташа. Почему демонстрация?

Бутов. Это его идея? Твоего Горского?

Наташа. Папа, ты что…

Бутов. Нет, конечно, он все же поумней тебя. В какое же ты положение меня ставишь?

Наташа. В какое? Ни в какое.

Бутов. Значит, я, получается, как бы подлец, не хочу отвечать за свои поступки, а ты, значит, благородная душа, не даешь мне низко пасть?

Наташа. Пап, о чем ты, я не понимаю. И вообще, почему наши семейные дела надо – при всех? Нет, я не к тому, просто никому это не интересно. Потом поговорим. (Уходит к себе в комнату.)

Пауза.

Бутов. Дожил. Дочь уроки преподает.

Ирина Михайловна. Бумеранг.

Черебец. А может, она – чтоб его обезопасить? Горского? Ну, чтоб не давили на него. Кончено дело – -и все.

Бутов. Думаешь?

Черебец. Кто их знает.

Из комнаты Наташи раздается вскрик. Все бросаются туда. Haташа стоит посреди комнаты в пальто, закрыв рот варежкой.

Бутов. Что?!

Наташа трясет головой.

Что такое?

Наташа. Алеша…

Ирина Михайловна. Господи…

Наташа. Я жду звонка, а он… (Плачет сначала тихо и сдерживаясь, потом все сильней.)

Скворцова. Все спрашивал: а тетя Наташа придет?

Наташа. Не надо было переводить, не надо. Трогать с места не надо было.

Скворцов а. Да нет, все едино. Профессор говорит, когда вскрытие сделали: наверное, гадости этой тогда наглотался.

Наташа. Наглотался?

Скворцова. Ну, этой отравы… Когда наводнение было. Весной. Когда ферму затопило. Тогда ж многим пришлось – под водой. Спасали. Ну и он тоже полез. Он же у нас в кружке биологическом и вообще. А почки у него и без того никуда. Ну и… У зверей вон и то – шкура повылезла, а уж ребенок… Ох, поглядеть бы на того, кто это сделал, в глаза поглядеть…

Воцаряется напряженная тишина.

Черебец. Да, но… (Замолчал.)

Ирина Михайловна. А почему вы думаете, что это связано с тем случаем? Люди вон сколько лет работают с этим веществом – ничего.

Скворцов а. Вы сами, лично, пробовали его?

Ирина Михайловна. Я – нет, но…

Скворцова (перебивает). Поэтому вы вон – живы и здоровы, а он…

Ирина Михайловна. Но это, может, просто совпадение, не более. «После» не значит «из-за».

Скворцова (не поняла). Чего?

Ирина Михайловна. В юриспруденции принцип такой: если одно действие происходит после другого, это еще не значит, что оно вызвано именно им.

Скворцова. Принцип? А отраву в реку сливать – это что – тоже такой принцип?

Черебец. Слушайте, зачем вы глупости чьи-то повторяете? Я, конечно, понимаю, у вас горе, и мы от всей души сочувствуем, – но зачем же обвинять кого-то? От этого же никому не легче.

Скворцова. А кому должно быть легче? Кто ради рубля город отравил? Им, что ли? Вы знаете, что народ про них говорит?

Черебец. Что?

Скворцова. Жаль, послушать некому. Оттуда не услышишь.

Черебец (недоуменно). Откуда – оттуда?

Скворцова. Из Москвы. Натворил делов – и от греха подальше. Пусть, мол, другие расхлебывают. Красиво. А еще депутат был.

Черебец. Вы про кого это?

Скворцова. Про директора их, про когоже. Воистину с глаз долой – из сердца вон. Чтоб и не вспоминать, не дай бог.