Театр

Молодой солдат. Оба, но это я…

Командир. Тихо! Я спрашиваю, откуда Верховный жрец узнал, что происходит по ночам на этом посту, а мне об этом не доложено?

Молодой солдат. Виноват, командир. Я виноват. Мой товарищ не хотел ничего говорить. А я подумал, что надо сказать. Ну, так как эта вся история не по службе, я… ну… дяде его рассказал, потому что у дядиной жены сестра есть — она прачка у царицы, а есть еще деверь у нее, он в храме служит у Тиресия…

Солдат. Вот потому, командир, я и сказал, что это я виноват.

Командир. Отставить! Вы мне уши прожужжали. Значит, говорите, не по службе история. Оч-чень хорошо. И… эта вот история не по службе — про привидения, кажется, а?

Солдат. Так точно, командир!

Командир. Привидение к вам подошло, когда вы были в карауле, и привидение вам сказало… Что сказало-то привидение?

Молодой солдат. Оно нам сказало, командир, что оно призрак Лайя, что оно пыталось много раз явиться после своего убийства и что оно нас умоляет как можно скорее предупредить любым способом царицу Иокасту и Тиресия.

Командир. Как можно быстрее! Надо же! Любезное такое привидение! А… вы случайно не спросили у него, чему это вы обязаны его визитом и почему это оно не явится прямо царице или Тиресию?

Солдат. Так точно, командир, спросили. Я спросил. Оно ответило, что не свободно появляться где угодно и что городские стены — лучшее место для появления лиц, умерших насильственной смертью. Из-за сточных канав.

Командир. Сточных канав?

Солдат. Так точно, командир. Оно сказало, что только там образуются какие-то пары.

Командир. Во, чума! Ученый призрак, да еще и знаний своих не скрывает. Вас-то он сильно напугал, хотя бы? Как он выглядел? Во что одет? Где он стоял, а? А на каком языке говорил? Подолгу оставался? Много раз его видели? Не по службе история, но, признаться, я бы хотел от вас самих услышать кое-что о нравах привидений.

Молодой солдат. В первую ночь нам было страшно, командир, надо признаться. Должен вам сказать, что он появился очень быстро, будто светильник зажегся — там, в толще стены.

Солдат. Мы его оба видели.

Молодой солдат. Лицо и тело трудно было различить. Губы можно было увидеть, когда он открывал рот, и клочок седой бороды, и еще большое красное пятно — ярко-красное, у правого уха. Он с большим трудом изъяснялся, тяжело фразы друг с другом связывал. Но тут, командир, лучше вы уж моего товарища допросите. Это он мне объяснил, почему бедняга так мучился и не получалось у него.

Солдат. Командир, тут и колдовства-то никакого! Он просто все свои силы тратил, чтобы появиться, то есть чтобы из новой своей оболочки переселиться в старую и мы бы его увидеть смогли. А как же еще? Только он начнет говорить чуть попонятнее, сразу исчезает, становится прозрачным, так что сквозь него стену видно.

Молодой солдат. А если непонятно говорил, сразу сам виднее становился. И плохо видно его было, как только он понятно начинал говорить и всегда вот так начинал: «Царица Иокаста… Нужно… нужно… царица… царица… царицу Иокасту… Нужно предупредить царицу… нужно предупредить царицу Иокасту… Прошу вас, господа, прошу… господа, прошу… нужно… нужно… прошу вас. Господа… предупредить… прошу вас… царицу… царицу Иокасту… предупредить царицу Иокасту… предупредить, господа, предупредить… Господа, господа, господа…» Вот так он и говорил.

Солдат. И видно было, как он боится исчезнуть, не договорив все до конца.

Молодой солдат. Погоди, ты помнишь, каждый раз одна и та же штука: красное пятно исчезает последним. Как факел на стене, командир.

Солдат. И все, что мы тут рассказали — в одну минуту проходило!

Молодой солдат. Пять раз он появлялся на одном и том же месте, сразу перед рассветом.

Солдат. И только прошлой ночью, после такой же сценки, но не совсем обычной… мы ну… короче, подрались немного, и мой товарищ решил все дома рассказать.

Командир. Ну-ка, ну-ка! Почему это сценка была «не совсем обычная», так что вы тут, если правильно понял, поссорились?

Солдат. Ну, в общем, командир, вы знаете, ведь караул — это не сильно весело.

Молодой солдат. Так что мы этого призрака вроде как ждали.

Солдат. Даже спорили на это дело.

Молодой солдат. Придет, мол…

Солдат. Или не придет…

Молодой солдат. Придет…

Солдат. Не придет… И странно, может, но, как он приходил, сразу легче становилось.

Молодой солдат. Это, вроде как, привычкой сделалось.

Солдат. Нам даже под конец стало казаться, что мы его видим, когда его не видно было. «Шевелится! — говорили. — Свет в стене! Ничего не видишь? Нет. Да вон! Там, там, говорю тебе… Там стена не такая, да посмотри ты!»

Молодой солдат. И смотрели, глаза таращили, пошевелиться не решались.

Солдат. Выискивали любой камешек в стене, не похожий на другие.

Молодой солдат. А когда, наконец, все начиналось, прямо облегчение наступало и совсем не было страшно.

Солдат. И вот, той ночью ждали мы, ждали, глаза таращили, думали, что он уже не придет, и тут является, тихонько так… — в первые-то ночи он шустро появлялся, — и только стало его видно, как он начинает говорить совсем по-другому и с грехом пополам нам рассказывает, что произошло что-то ужасное, смертельное, что-то такое, что он не может объяснить живым. Он говорил, что есть места, где он может появиться, и есть такие, в которых он появиться не может, что он пошел туда, куда идти ему запрещено, что знает он такую тайну, которую и он знать не должен, и что теперь его раскроют и накажут, и запретят являться. Так что он совсем являться перестанет. (Торжественным голосом.) «И я умру последней своей смертью, — сказал он, — все будет кончено. Вы понимаете, господа, нельзя терять ни минуты. Бегите! Предупредите царицу! Найдите Тиресия! Господа! Господа, сжальтесь!..» Он умолял, а солнце уже всходило. Но он не думал уходить.

Молодой солдат. Вдруг нам показалось, что сейчас он сойдет с ума.

Солдат. Изо всех его бессвязных фраз мы поняли, что он покинул свой пост, в общем… что он разучился исчезать и теперь пропал. Мы видели, что он ту же самую церемонию совершает, как при появлении — хочет стать невидимым, а ничего не получается. Тогда он стал нас просить, чтобы мы его оскорбили, потому что говорят, будто если ты оскорбишь привидение, оно сможет уйти. Самое глупое — то, что мы не решались. Он все повторял: «Давайте, молодые люди, оскорбите меня! Кричите, не стесняйтесь!.. Давайте!» А мы только все цепенели.

Молодой солдат. Слова все растеряли!

Солдат. Вон оно как! А ведь мило дело — орать на начальство!

Командир. Очень любезно, господа! Очень любезно. Большое вам спасибо от имени начальства.

Солдат. Да нет, командир, я не то хотел сказать… Я хотел… Я же о царях говорил, о коронованных, о министрах, о правительстве… ну, значит, о властях! Мы же частенько даже говорили о всяких там несправедливостях… Но царь — это славный такой призрак, бедняга Лай, и ругань застревала у нас в горле. Он все нас подначивал, а мы бормотали: «Давай, эй ты! Давай, старый пень!» В общем, не ругань никакая, даже вроде комплимент.

Молодой солдат. Надо вам объяснить, командир: «старый пень» — это так по-дружески солдаты друг друга зовут.

Командир. Спасибо, что предупредили.

Солдат. Давай, иди, эй! Ты, этот… ну… короче… Бедный призрак! Он так и завис между жизнью и смертью, от страха помирал, потому что петухи пели, и солнце подымалось. И вдруг стена снова стала стеной, а красное пятно погасло. Мы подыхали от усталости.

Молодой солдат. Вот после этой ночи я и решил все рассказать его дяде, потому что он сам не хотел рассказывать.