Любовь под вязами (Eugene ONeill. Desire Under the Elms)

Абби (резко). А меня?

Кэбот (улыбаясь). И тебя отпустил бы.

Абби (в бешенстве). Так вот какова твоя благодарность за мое согласие стать твоей женой. Что-то ты подобрел к Эбину, который ненавидит тебя. А меня грозишься вышвырнуть на улицу!

Кэбот (поспешно). Послушай, Абби. Ты же знаешь, что нет у меня такого намерения.

Абби (мстительно). Нет, позволь уж мне сказать пару слов! Ты знаешь, куда он ушел? Он отправился к Минни, этой шлюхе. Я пыталась его отговорить, но безуспешно. Он позорит и тебя и меня.

Кэбот (несколько виновато). Он грешник, такой уж уродился. Похоть пожирает его.

Абби (приходя в ярость, мстительно). Поэтому и мне проходу не дает. Может, ты простишь ему и это?

Кэбот (после паузы, тихо). Пристает к тебе?

Абби (с вызовом). Только что лип тут! Потому-то мы и ссорились.

Кэбот (смотрит на нее, злоба искажает его лицо. Вскакивает, весь трясется от ярости). Я прикончу его, бог мне судья!

Абби (боясь за Эбина). Не надо, не надо!

Кэбот (в неистовстве). Я размозжу ему голову!

Абби (подходит к нему, обнимает). Нет, Эфраим, нет!

Кэбот (отталкивает ее). Я это сделаю, клянусь богом.

Абби (спокойно). Послушай меня. Он просто валял дурака, шутил… Ничего серьезного. Шутил, и все.

Кэбот. Ты же сказала — проходу не дает.

Абби. Ну, я это так уж, очень я обозлилась, когда подумала, что ферму ты оставишь ему.

Кэбот (немного смягчившись). Я всыплю ему кнутом, если ты этого хочешь, и выгоню.

Абби (берет его за руку). Не беспокойся, я могу постоять за себя. Не надо его выгонять. Это неразумно, в конце концов. Кто тебе будет помогать в работе, ведь ты один.

Кэбот (задумывается, затем одобрительно кивнув). Что ж, это по-деловому, голова у тебя варит. (Раздраженно.) Пусть остается, ладно! (Садится на ступеньку лестницы.) Абби опускается рядом. (Бурчит презрительно.) Черт с ним, с этим глупым телком! Но вот в чем загвоздка — кто же будет работать на ферме, когда господь призовет меня? Симеон и Питер отправились в самое пекло, Эбин, того гляди, побежит за ними.

Абби. Ты забыл меня.

Кэбот. Ты женщина.

Абби. Я твоя жена.

Кэбот. Не то. Сын — это моя кровь. Плоть от плоти. Мое, перешедшее моему, продолжает принадлежать мне. Даже если меня зароют в яму глубиной в шесть футов. Понимаешь?

Абби (с ненавистью). Да. Понимаю. (Прищурившись, долго смотрит на него, изучает.)

Кэбот. Я становлюсь стар. Но я еще крепок, как орех, и у меня еще много лет впереди. Клянусь, любому молодому я готов дать фору.

Абби (вдруг). Может быть, господь бог пошлет нам сына?

Кэбот (круто поворачивается и жадно смотрит на нее). Сына? Нам с тобой?

Абби (льстиво). Ты еще сильный мужчина, Эфраим. Разве у нас не могут быть дети? Что в этом удивительного? Что уставился на меня, как будто сам не думал об этом? А я все время мечтаю о сыне. И молю бога, чтоб у нас он родился.

Кэбот (лицо его озаряется радостью). Молишься? Ты? Ты хочешь, чтобы у нас был сын?

Абби (подчеркнуто, решительно). Да. Я хочу, чтобы у нас был сын.

Кэбот (хватает ее за руки). Это будет благословением бога, всемогущего бога — в моем возрасте, в моем одиночестве. Я сделаю ради тебя все, Абби, все, что ты попросишь. Ты только попроси…

Абби (перебивая). И ферму завещаешь мне… и…

Кэбот (страстно). Я же сказал — все, что попросишь, клянусь! Пусть я буду гореть в аду, если нарушу клятву. (Становится на колени и заставляет ее сделать то же самое. Он полон надежды, его бьет дрожь.) Помолись еще, Абби. Сегодня воскресенье. Будем молиться вместе. Две молитвы дойдут быстрее, чем одна. И господь услышал Рахиль, и она зачала и родила сына. Господь услышит Абби… Молись, Абби. Молись, чтобы он услышал. Молись. (Склоняет голову, бормоча слова молитвы.) Абби, делая вид, что молится, бросает на него взгляд, полный насмешки и победы.

Картина вторая

Восемь часов вечера. Спальня Кэбота и Абби. Слева спальня Эбина.

Эбин в нижней рубашке, босой, сидит на кровати, подперев подбородок кулаками. Он угрюм и сосредоточен, в лице какая-то безнадежность. За перегородкой — Кэбот и Абби; они рядом сидят на краешке кровати под пологом, на них ночные рубашки. Он все еще в странно-возбужденном настроении — мысль о сыне не дает ему покоя. Комнаты освещены мерцающим пламенем свеч.

Кэбот. Ферме нужен сын.

Абби. И мне нужен.

Кэбот. Иной раз мне кажется, что ты и ферма — одно целое. Я одинок, поэтому и тянусь к тебе. (Стучит кулаком по колену.) От нас — меня и фермы — ты родишь сына.

Абби. Лучше спи. Ты начинаешь заговариваться.

Кэбот (нетерпеливо). Нет, голова у меня ясная. Ты меня не знаешь, потому так и говоришь. (Безнадежно смотрит в пол.)

Абби (безразлично). Может быть.

В соседней комнате Эбин встает, рассеянно ходит взад-вперед. Абби сразу же прислушивается. Эбин останавливается, смотрит на перегородку. Можно подумать, что Абби и Эбин видят друг друга сквозь перегородку. Он, как загипнотизированный, протягивает руку, — Абби поднимается с кровати.

Вдруг, как бы очнувшись, он, ругая себя, бросается на постель, прячет лицо в подушку. Абби облегченно вздыхает, опускается на кровать, однако продолжает смотреть на перегородку, внимательно прислушиваясь к каждому шороху из комнаты Эбина.

Кэбот (вдруг поднял голову, смотрит на нее, говорит презрительно). Поймешь ли ты меня когда-нибудь? Найдется ли такой человек, который поймет меня? (Качая головой.) Вряд ли. Скорее всего, нет. (Отворачивается. Не глядя на Абби, кладет руку ей на колено.) Она вздрагивает, зло смотрит на него. Увидев, что он продолжает смотреть в сторону, вновь обращает взор к перегородке. (Не в состоянии думать про себя, вновь заговаривает с ней.) Слушай, Абби.

Она не обращает на него внимания.

Прошло полвека с тех пор, как я пришел сюда, мне было тогда двадцать лет, и я был самым сильным и твердым — из всех, кого ты когда-либо встречала. В десять раз сильнее Эбина. Здесь было голое место, одни камни. Надо мной люди смеялись, когда я решил здесь остаться. Но то, что знал я, не знали они. Если ты сможешь сделать так, чтобы из камня проросли колосья, — в тебя вселится бог. Они были слабы для этого. И бога считали слабым. Смеялись! Теперь они больше не смеются. Одни умерли неподалеку отсюда, другие уехали на Запад и умерли там. Перемерли все. Они искали легкой наживы, а бог силен и любит только сильных. (Медленно качает головой.) Я стал суровым, а про меня говорили: "Он жестокий человек". Будто это грех — быть жестоким! И я ответил им: "Что ж, тогда, клянусь громом, я стану жестоким, и посмотрим, как это вам понравится". (Вдруг.) Но однажды я смалодушничал. Это произошло года через два, как я здесь поселился. Я устал и отчаялся от камней. Люди один за другим уходили на Запад. И я решил уйти с ними. Мы шли день и ночь, все дальше и дальше. И наконец достигли земель черных, как уголь, и богатых, как золото, нигде ни камня. Только паши и сей, да сиди покуривай трубочку, ожидая, когда придет время снимать урожай. О, я мог легко разбогатеть! Но, какой-то внутренний голос мне все время твердил: "Все это не для тебя, не для тебя. Вернись назад, вернись". Я испугался этого голоса… и — домой; ушел, урожай бросил, забирай кто хочет! Оставил то, что принадлежало мне! Бог — он суровый, а не мягкий. Он в камнях. "Построй на скале церковь из камней, в них буду — я", — вот что он говорил святому Петру. (Тяжело вздыхает. Пауза.) Камни. Я собирал их и складывал из них стены. Всю историю моей жизни можно прочесть в этих стенах. Каждый день, год за годом я таскал их и огораживал свои поля, которые заставлял родить! Так повелел господь, и я был орудием в его руках. Это было нелегко, но господь закалил меня. Все время я был одинок. Но вот женился. На свет появились Симеон и Питер. Двадцать лет я прожил с женщиной, которая меня не понимала. Она была хорошей женой, работала не покладая рук, но не понимала, во имя чего работает. Я был всегда одинок. Когда она умерла, я почувствовал себя менее одиноким. (Пауза). Я потерял счет годам, — у меня не оставалось времени считать их. Сим и Питер помогали мне, ферма постепенно росла. Она принадлежала мне. Только мне. Когда я думал о ферме — не чувствовал одиночества. Но нельзя же все время думать об одном и том же. (Пауза.) Я женился во второй раз, — жена родила Эбина. Ее родные оспаривали мои права на ферму. На мою ферму. Вот почему Эбин то и дело заводит дурацкий разговор, что ферма принадлежит его матери. Глупые слова! Она была красива, но уж очень мягка. И она ни в чем не понимала меня. Она пробовала стать твердой, но не смогла. С ней мне было еще более одиноко. Через шестнадцать лет она умерла. (Пауза.) Я остался с мальчиками; они ненавидели меня за то, что я был тверд, а я их за то, что они были мягкими. Ничего еще не смысля, они требовали от меня ферму. Они требовали то, что принадлежало мне. Все это обидело меня, ожесточило и состарило. Они требовали того, что я создавал для себя. (Смотрит на Абби.) Этой весной я вновь услышал голос бога. Бог пожалел меня в моем одиночестве, он сказал: "Иди, ищи и обрящешь". (Поворачивается к ней.) Я искал тебя и обрел, Абби. Ты моя роза саронская!..