Чайная

Ван. Это… это?…

Шуньцзы. Мой сын!

Ван. Твой?

Шуньцзы. Его тоже продали Пан Тайцзяню, когда он сына захотел.

Дали. Ma! Твой отец тебя здесь продал, да?

Шуньзцы, Да, сынок, здесь. Я тогда упала без памяти. Сколько жить буду, не забуду этого места.

Дали. А я так и не помню, где меня отец продал.

Шуньцзы. Тебе, почитай, годок был в ту пору. Я тебе мать заменила, ты и прикипел ко мне сердцем.

Дали. Помню, как он, старый негодник, царапал тебя, щипал, кусал, а меня все трубкой тыкал. А родни у него сколько было! Разве могли мы с ними со всеми справиться? Если бы не ты, убили бы они меня!

Шуньцзы, Да-да! Их было много, а мы – безответные. Встретила Лю Мацзы, думала, разорву на части, а даже пощечину дать не смогла, рука не поднялась.

Дали. Подожди, мам, вырасту, мы вместе их побьем! Я не знал родной матери, а теперь знаю – ты мне родная мать!

Шуньцзы. Хорошо, хорошо! Мы никогда с тобой не расстанемся. Я буду работать, а ты – учиться. (После паузы.) Хозяин, меня в твоей чайной продали, так что нас, можно сказать, связала судьба. Не поможешь ли мне подыскать какую-нибудь работу? Я не боюсь с голоду помереть, мальчонку жалко.

Появляется Ван Шуфэнь, слышит их разговор.

Ван. А что ты умеешь делать?

Шуньзцы. Все. Стирать, шить и штопать, стряпать умею. Я деревенская, работы не боюсь. Только бы снова не попасть в лапы к такому, как Тайцзянь, а остальное горе – не горе.

Ван. Сколько же тебе платить за труды?

Шуньцзы. Чтобы хватило на еду, на жилье да чтоб сын ходил в школу. Больше ничего мне не нужно.

Ван. Ладно, поспрошаю. Десять лет с лишним прошло, а я помню все, будто вчера это было. Да, страшное это дело!

Шуньцзы. Ну а пока куда мне деваться с сыном?

Ван. Возвращайся в деревню к отцу.

Шуньцзы. К отцу? А жив ли он? Я не знаю. Если и жив, все равно не вернусь! Не отец он мне больше!

Ван. Так ведь работу сразу не найдешь!

Шуфэнь (подходит). Она все умеет: и стирать и готовить – и совсем немного за это хочет. Возьму-ка ее к себе!

Ван. Ты?

Шуфэнь. А я, что, не хозяйка? Мы с Ли Санем и так надорвались от работы!

Шуньцзы. Хозяин, вы испытайте меня. Увидите, как я буду работать! Не подойду, прогоните прочь!

Шуфэнь. Пойдем-ка со мной, сестрица!

Шуньцзы. Когда-то меня тут продали, а теперь пришла сюда, как в родительский дом! Идем, сынок!.

Дали. Хозяин, если вы не будете меня бить, я буду помогать маме (уходит вместе с Вам Шуфэнь и Кан Шуньцзы).

Ван. Черт побери! Сразу два рта прибавилось. Тайцзянь подох, а его выводок, значит, мне!

Л и (закрывая собой появившегося Лю Мацзы). Давай скорей! (Уходит.)

Ван. Шел бы ты отсюда! Не то схлопочешь!

Лю. Сказал же тебе, что дожидаюсь приятелей!

Ван. Тебе чего надо?

Лю. Эх! Сытый голодного и, правда, не разумеет! Ты вот всю жизнь будешь держать чайную, а я – своим ремеслом заниматься.

Входят веселые Лао Линь и Лао Чэнь. Вошедшие моложе Лю, но он называет их братьями.

Лю. Брат Линь, брат Чэнь! (Видя, что Ван недоволен, засуетился.) Хозяин, никого нет, сделай милость, больше это не повторится.

Ван. Она (указывает на дворик) все еще здесь!

Лю. Неважно! Она все равно не сможет ударить. А если попробует, приятели мне помогут.

Ван. Ну» и гусь же ты! Да-а! (Уходит.)

Лю. Присаживайтесь! Поговорим!

Линь. Говори ты, брат!

Чэнь. Да нет, лучше ты!

Лю. Не все ли равно, кто будет говорить?

Чэнь. Ты говори, ты – старший!

Линь. Видите ли, мы – названые братья.

Чэнь. Да-да! Мы – побратимы. Нас водой не разольешь.

Линь. У него есть несколько юаней серебром.

Чэнь. И у него тоже.

Лю. Д сколько всего? Назовите сумму!

Линь. Не время еще.

Чэнь. Сладим дело, тогда и скажем.

Лю. Если есть серебро, любое дело можно обтяпать.

Линь, Чэнь (вместе). В самом деле?

Лю. Сволочь буду, если вру!

Линь. Тогда говори, брат.

Чэнь. Лучше ты говори!

Линь. Видишь, нас двое?

Лю. Вижу!

Чэнь. Нас водой не разольешь.

Лю. Так, так.

Линь. Ведь если двое дружат, над ними никто не смеется?

Лю. Никто.

Чэнь. А если трое? Смешно?

Лю. Трое? А кто они?

Линь. Мы двое и еще одна женщина.

Лю. Так, так, так. Понял! Только таких дел я еще никогда не улаживал. Трудновато, пожалуй, будет. Пара – это обычно двое, муж и жена, но чтобы трое – отродясь не слыхал.

Линь. Трудновато, говоришь, уладить?

Лю. Еще бы!

Линь (Лао Чэню). Вот видишь!

Чэнь. Чего тогда попусту толковать?

Линь. Как же так попусту? Десять лет с лишним провоевали, и чтобы полбабы в жены не получить!

Лю. Не попусту! Не попусту, не попусту! Что-нибудь придумаем! Сколько у вас серебра?

Не спеша входят Ван Лифа и Цуй Цзюфэнь. Разговор прекращается.

Ван. Господин Цуй, вчера господин Цинь присылал за вами, просил зайти. Отчего же вы не идете? Такой образованный, такой эрудированный человек! Чего только вы не знаете! И членом парламента были, а теперь вот живете здесь у меня, все дни молитесь. Что бы вам не заняться каким-нибудь делом. Такие, как вы, должны служить' отечеству. И тогда народ будет жить спокойно.

Цуй. Мне до сих пор стыдно, что я был членом парламента. Ведь это грех! Тяжкий грех! Что проку от революции? Сам заблуждался, других вводил в заблуждение – вот и все. Да что говорить? Сейчас остается лишь каяться да о душе думать.

Ван. А вот господин Цинь построил завод и теперь собирается открыть банк.

Цуй. Завод, банк! Он говорит, что так можно спасти Китай. А спасает самого себя! С каждым днем становится все богаче! Но стоит какому-нибудь иностранцу пальцем пошевелить, и от всей его затеи ничего не останется.

Ван. Не надо так говорить! Неужели у нас больше нет никакой надежды?

Цуй. Трудно сказать! Очень трудно! Сам посуди, сегодня этот главнокомандующий бьет того, завтра тот бьет этого. А кто заставляет их воевать?

Ван. В самом деле, кто? Кто эти мерзавцы?

Цуй. Иностранцы!

Ван. Иностранцы? Ничего не понимаю.

Цуй. Постепенно поймешь. Настанет день, когда все мы станем рабами оккупантов! Я делал революцию и знаю, что говорю.

Ван. И вы ничего не предпримете, чтобы воспрепятствовать этому?

Цуй. В молодости я считал своим делом служить Поднебесной. Честное слово. А теперь понял: Китай обречен на гибель.

Ван. Но управлять страной все равно надо.

Цуй. Управлять? Пустая затея! Китай не спасти! Он обречен. Ну ладно, пойду-ка я в храм Хунцзисы, а если господин Цинь снова пришлет за мной, скажи, что сейчас я могу лишь молиться, ни на что другое не годен. (Уходит.)

Возвращаются Сунь Эньцзы и У Сянцзы.

Ван. Господа, есть новости?

Сунь Эньцзы и У Сянцзы молча садятся у двери, смотрят на Лю Мацзы и его собеседников. Лю Мацзы растерян, опустив голову, направляется к двери. Лао Чэнь и Лао Линь тоже смущены, молча смотрят друг на друга.

Чэнь. Пошли, брат?

Линь. Пошли.

Сунь. Погодите! (Преграждает им путь к выходу.)

Чэнь. В чем дело?

У (встает). А ты не знаешь?

Все четверо смотрят друг на друга в упор.

Сунь. Идите за нами. Без шума.

Линь. Куда?

У. Ведь вы дезертиры? Припрятали серебришко и решили укрыться в Пекине? А когда денег не станет, в бандиты податься?

Чэнь. А тебе что за дело? Да я один с восемью такими, как ты, справлюсь.

Сунь. Ты? Так ведь ты ружье продал, верно? А безоружному вооруженного не одолеть. (Похлопывает по пистолету.) Это я один справлюсь с восемью такими, как ты!

Линь. Ни к чему это! Все мы – братья! У. Верно! Давайте потолкуем. Вам что дороже – жизнь или деньги?

Чэнь. Деньги нам дорого достались! Кто кормил, за того и воевали. И немало повоевать пришлось!

Сунь. Вы – дезертиры! Сами отлично это знаете.