Пьесы

С е м е н  С а в в и ч. Ступай, ступай. Сколь дней сидишь в четырех стенах.

Ж д а н (любуясь птахой). Родилось же такое чудо! Глядеть не устанешь.

С е м е н  С а в в и ч (скрывая душевную муку). Уж чудо так чудо. Всем чудесам чудо! Крылышки резвые, кафтанчик цветастый! Только что не поет в неволе.

П р о н ь к а. Ничего, обвыкнется. Это он поначалу привередничает. (Подкармливает птицу.)

С е м е н  С а в в и ч. Что за создание — человек? Сам голодает — жулана кормит зернышками.

Ж д а н. И человек же, не моргнув, убивает себе подобных.

П р о н ь к а. Я на бойне бывал — жуть! Быки ревут, кишки разбросаны, кровищи! У-ух!

Ж д а н. Я тоже бывал… на человеческой бойне. Картина куда страшнее.

С е м е н  С а в в и ч. Не распевается, хоть убей.

Ж д а н. В клетке-то кому петь охота?

С е м е н  С а в в и ч. Иные и в клетках поют. Так поют, что заслушаешься. Сам видел.

Ж д а н. Те не нашего склада.

С е м е н  С а в в и ч. Сыграй, Проня! Может, под музыку запоет пленник-то наш?

Пронька взял гармонь, наигрывает.

С е м е н  С а в в и ч (поет старческим дребезжащим баском).

Пронька и Ждан подпевают ему.

Ж д а н. Проня, гармонь тебе нравится?

П р о н ь к а. Гармонь что надо.

Ж д а н. Можешь взять. Дарю.

П р о н ь к а. Не передумаешь?

Ж д а н. Дело решенное. Только не уноси, пока я… слушаю. Жулана выпусти. Не люблю птиц в клетках. В них что-то рабье появляется, как и в людях…

П р о н ь к а. Я его мигом… пускай летит! (Уносит клетку и возвращается.)

Ж д а н (глядя в окно). Тополь голый… один листок уцелел… один-единственный!

С е м е н  С а в в и ч. Один — стало быть, уже не голый. Так и земля — никого нет, а человек пришел, обжил землю.

Ж д а н. Кто обживает, кто обжитое уничтожает… Вот и пойми их, людей-то.

С е м е н  С а в в и ч. Который уничтожает, тот нелюдь вовсе, вредитель форменный. Фашист, одним словом.

Ж д а н. Ненавижу их, дед! Ненавижу смертельно!

С е м е н  С а в в и ч. Озлел! А какой ясный был парнишечка!

Ж д а н. Мне бы выздороветь — зубами им глотки грыз бы!

С е м е н  С а в в и ч. Не ярись, сынок, тебе вредно! (Становится в угол перед распятием.)

Ж д а н. Что примолк, Проня?

П р о н ь к а. Папку вспомнил.

Ж д а н. Вернется твой папка.

П р о н ь к а. А как же! Обязательно вернется.

Ж д а н. Есть просьба к тебе.

П р о н ь к а. Да хоть сто. Я за гармонь по гроб жизни в долгу.

Ж д а н. Сыграй мне, Проня, «Войну священную»… нет, не сейчас. После.

П р о н ь к а. Когда после-то?

Ж д а н. Сам догадаешься. А пока стих запиши. А то забуду. (Диктует.)

П р о н ь к а. Складный стих! И такой… щиплет!

Ждан. А главное — бьет в точку.

Входят  Е в с е й  и  Т и м о ф е й.

Е в с е й (подает Ждану пирог). Тебе, солдатик. Гурьевна испекла.

Ж д а н. К чему тратился? Меня и так вся деревня снабжает.

Е в с е й. Мой хлеб тоже не поганый. Он на земле рос. А ты воевал за эту землю.

Ж д а н. Воевал, да недовоевал.

Е в с е й (косясь на Семена Саввича, который молится в углу). Многие недовоевали. (Проходит в угол.)

Семен Саввич, выслушав его, с нечеловеческой силой смял медное распятие.

Ж д а н. Что он? О чем они шепчутся?

Т и м о ф е й. Антоша без вести пропала.

С е м е н  С а в в и ч (швырнул крест под ноги, топчет). Не верю тебе! В тебя не верю! Ты — слово! Ты — ложь придуманная! (Ослабнув, стонет.) Тоша, внученька!

Е в с е й. Твое горе, Семен, — мое горе! Давай пополам разделим.

Ж д а н. Серо! Солнце-то где же?

Т и м о ф е й. Метет. Вот стихнет буран, и солнце проклюнется.

Ж д а н. Не дожить, наверное. В буран уйду.

Т и м о ф е й. Мысли у тебя, прямо скажем, не героические.

Ж д а н. Эх, Тима! Хватит о героизме. Как там наши?

Т и м о ф е й. Паулюса зажали.

Ж д а н. Ну все-таки сдвиг. Тима, женись на Стеше! Слышь!

Т и м о ф е й. Рывочки у тебя! Побегу в контору. Ждут. Думал ли до войны, что председателем стану?

Ж д а н. И я о многом не думал. Теперь додумываю… пока есть время.

Т и м о ф е й. Не дури! Стой до последнего!

Ж д а н. Ты не ответил мне, Тима. Прошу. Это последняя просьба.

Т и м о ф е й. Чудак ты, кореш! Право, чудак! (Идет к двери.)

Навстречу  А н н а,  С т е ш а. Стеша смутилась от взгляда Тимофея.

А н н а. Сумерничаете? Чего лампу-то не зажгли?

Ж д а н. Керосин экономим… для тех, кому огонь понадобится.

Стеша перепеленывает ребенка.

Мама… Тоня-то наша… пропала без вести.

А н н а (всплеснула руками). О господи! Старика-то за что? Одна радость была на свете… (Бросилась было к Семену Саввичу, но увидела, что сыну совсем плохо, склонилась над ним.)

Издали слышится мелодия «Священной войны». Сквозь буран бредут  л ю д и, только что похоронившие Ждана. Усаживают  А н н у  на бревно, в котором воткнуты четыре топора.

Т и м о ф е й. Ушел кореш… а жить бы ему… жить бы…

С е м е н  С а в в и ч. Ты не молчи, Аннушка. Говори или плачь. Только не молчи.

А н н а. Все высказала… все выплакала.

П р о н ь к а. Догадался! Стихи-то он про себя сочинил!

К а т е р и н а. Молчи! Молчи! Нашел время!

П р о н ь к а. Не буду молчать! Может, это одно, что от него осталось. Вот. (Подает Анне листок.) Даня стишок велел записать.

А н н а. Не вижу… будто глаза вытекли.

С е м е н  С а в в и ч. Поплачь, Аннушка, поплачь маленько! Смочи душу слезами. Вся иссохла, поди, вся изболелась.

Б у р м и н. Вся Россия сегодня плачет. И мстит она же.

А н н а. А мне оттого не легче, Федот. Проня, стишок-то прочти.

П р о н ь к а (читает наизусть).

А н н а. Остановил… не простился.

К а т е р и н а. Гордый он был. Все вы, Калинкины, гордые!

Б у р м и н. Гордость-то эта от одного корня питается. От главного корня! И народ ему высохнуть не дозволит.

П р о н ь к а. Я эти стишки в школе рассказывать буду. Я их вот так… (Снова вдохновенно и яростно читает.)