Право на жизнь

Николай молчит.

Тоже стерпела… Тут ему еще одно втемяшилось. Начал каждый день гнать меня в исполком. Иди, говорит, и проси слезно комнату отдельную. Ты жена погибшего фронтовика, должны дать. А дадут, мы эту комнату и нашу квартиру обменяем на большую…

Н и к о л а й (неожиданно). Сними платочек.

З а х а р о в н а (растерянно). Платочек, мой?

Н и к о л а й. Сними.

З а х а р о в н а. Зачем, господи? Старая я, стыдно простоволосой. И волосиков мало осталось, жидкие…

Н и к о л а й (улыбается). Сними.

Захаровна неуверенным движением, досадуя и стесняясь, снимает низко повязанный платочек. Волной падают на спину волосы. Она выпрямляется, и мы вдруг видим тридцатилетнюю, статную и красивую женщину с густыми длинными волосами.

З а х а р о в н а. Ах ты, боже мой!..

Н и к о л а й. Чувствуешь?

З а х а р о в н а (молодым, сильным голосом). Чувствую!.. Я такой была, когда Николая на войну провожала…

Николай снимает с головы терновый венец, сбрасывает рубище и тоже предстает перед нами молодым сильным мужчиной в солдатской форме. Таким, каким его провожала на фронт Захаровна.

(Плачет.) За что такая радость?!

Н и к о л а й (смеется). Странный народ бабы! Горе — плачут, радость — тоже слезу пускают! У вас что, крантик такой есть?

З а х а р о в н а. Радостно!..

Н и к о л а й. Ну, хватит, Дашенька, хватит.

З а х а р о в н а. Смирилась я, а тут вдруг такое…

Николай обнимает ее, ведет к лавке, садятся.

(Застенчиво.) Поцелуй меня.

Н и к о л а й. Не забыла, как это делается?

З а х а р о в н а. Как проводила тебя на фронт, с тех пор верная тебе, богом клянусь!.. Один раз, правда, чуть не упала, но удержалась на краю.

Николай целомудренно целует ее.

А помнишь, Коля, наш новый дом?

Николай молча кивает, гладит ее по голове, перебирает распущенные волосы.

Мы в тот год заняли денег и только отстроились. В горнице еще пахло досками сосновыми… Потом рождество было, помнишь? Мама с Лизой, с доченькой нашей первой, что померла, гостевать уехали к твоим старикам на хутор, а мы с тобой остались вдвоем в новом нашем доме. Ты из лесу принес морозную елочку, я на веточки зеленые набросала белой ватки, как снежком, ленточками цветными оплела… Потом ты свечки, в церкви купленные, зажег, и мы сели под нее, совсем как дети малые. И пели… Окошко слюдяное, мохнатое от изморози. На дворе ветер свистит-посвистывает, а мы с тобой, обнявшись, сидим под елочкой, раскачиваемся из стороны в сторону и поем…

Н и к о л а й (негромко поет).

З а х а р о в н а. Никогда больше я не была счастлива, как на то рождество…

Н и к о л а й (поет).

З а х а р о в н а (вспомнив, озабоченно). Коля, какое слово ты давеча молвил, уходя?

Н и к о л а й (поет).

З а х а р о в н а. Какое, я не услыхала?

Н и к о л а й. Потом скажу. А сейчас пой, Дашенька, пой, милая моя. (Поют на два голоса.)

З а т е м н е н и е

Переговариваясь, к конторке Мирошникова возвращаются  ж е н щ и н ы.

На лавке, улыбаясь чему-то, дремлет  З а х а р о в н а.

Т а и с ь я. А бабушка наша опять носом клюет…

С и м а. Гляжу на нее, а у самой сердце болит, стонет — как там дома мамка моя одна?

М а н я - В а н я. Если болит, садись в поезд и езжай обратно.

С и м а. Полетела бы, а не поехала! Да ведь столько денег уже поистратила, вернуть надо…

Т а и с ь я. Да она улыбается!

Л ю с я (обрадованно). Взял ее, наверно, Мирошников!

Т а и с ь я. Что он — не человек?

М а н я - В а н я (подходит). Кусок в горло не полез, Захаровна. Представили, как ты одна тут сидишь…

З а х а р о в н а (очнувшись). Что, милые?

М а н я - В а н я. Взяли тебя на работу?

З а х а р о в н а. Он пока не выходил, Мирошников-то.

С и м а. А чему улыбались так хорошо?

З а х а р о в н а (уклончиво). Привиделось что-то…

Л ю с я. Так и будете сидеть?

З а х а р о в н а. Буду.

С и м а. Деньги-то спрячьте, бабушка.

З а х а р о в н а. Пусть их.

С и м а (взволновавшись). Как так «пусть»? Украдут! (Берет деньги, прячет.) Они пока у меня побудут, а то не ровен час…

М а н я - В а н я. Нет, под лежачий камень вода не течет! (Решительно.) Пойду возьму Мирошникова за кадык! (Поднимается на крыльцо, скрывается в конторке Мирошникова.)

Все молча ждут возвращения Мани-Вани.

С и м а. Господи, страшно женщине быть одной. А еще страшней, когда ты старая, никому не нужная…

На крыльцо выскакивает разъяренная  М а н я - В а н я.

М а н я - В а н я. Правила под нос тычет!.. Старая, мол, Захаровна! Накажут его, если возьмет, паскудник!.. (Осекается.) Извини, Таисья…

Таисья безнадежно машет рукой.

Л ю с я. Хотите, я пойду к Мирошникову?

С и м а. Геннадий Васильич Маню не послухал, а тебя и подавно.

Л ю с я (загадочно). Посмотрим.

Т а и с ь я. Что вы хотите этим сказать?

Л ю с я. То, что бабушка будет работать.

С и м а. Хвостом покрутишь перед ним?

Л ю с я. Покручу. И глазки построю.

С и м а. Нужна ты ему очень!

М а н я - В а н я. А что? Клюнет. Мирошников — он охоч, ни одной юбки не пропустит. (Таисье.) Не при тебе будет сказано.

С и м а. Неужто Геннадий Васильич — кобель?

М а н я - В а н я. Кобель.

Т а и с ь я (чуть не плача). Женщины, что вы такое говорите?!

Л ю с я. Он мне уже и свидание назначил.

Т а и с ь я. Врете!

Л ю с я. А вы спросите у него.

Таисья сникает.

С и м а (Таисье). Вот такие змеи молодые, подколодные и сбивают с толку чужих мужей!

Л ю с я (возмущенно). Я тут при чем?!

Л я д я е в а. Если муж любит свою жену, то его хоть в женскую баню запусти — верен останется. По своему Вовчику знаю.

Т а и с ь я. Смотрите, женщины… (Достает из сумочки конверт, осторожно разворачивает.) Смотрите!