Народовольцы

Перовская. Надо работать в народе, а не клясться им.

Желябов. С твоим умом, с твоей энергией, с твоим влиянием на всех зарываться в беспросветности малых дел!..

Перовская. Когда каждый день что-нибудь делаешь для людей, вот тутошних, рядышком, дело не кажется малым.

Желябов. Но ты можешь сделать куда больше!

Перовская. Может быть… Но для этого выдумывать направлений не надо, течений этих ваших не надо, надо быть вместе и работать каждому там, где он считает для себя полезным всем.

Желябов. Но это же застой, рутина, революционная рутина!

Перовская (жестко). Нет, Андрей, так совесть велит?..

Желябов (в сердцах). Ну, с этой бабой ничего не сделаешь!

Перовская уходит. Ей навстречу бежит Михайлов.

Михайлов. Андрей, там такое несут, а тебя нет, твое легкомыслие меня поражает!

Желябов. Перовская стоит десятка. Иду.

Идут. Навстречу выбегает Морозов и перехватывает Михайлова.

Морозов (Михайлову, в восторге). Как наши женщины хороши, а, Саша?! Я всегда, всегда из тысячи узнаю нашу на улице. В любом наряде! Какой быстрый, какой уверенный шаг, осанка какая, какой умный взгляд, и так хороша, так хороша! Наши женщины – это что-то особое!

Михайлов. Ты поэт…

Морозов. И что же? Ведь любовь – это такой двигатель! И как ты можешь без любви?!

Михайлов. Моя любовь – вы все, дело.

Морозов. А как же…

Михайлов(останавливая его). Не называй ее… не следует. Она товарищ и жена товарища. И вообще прав Прудон: любовь – это нарушение общественной справедливости!

Морозов. Прудон не любил, наверно! А я не могу. Нет, не могу! Посмотри же, ну, посмотри же, как они хороши!

Из глубины сцены идет взбешенный Плеханов, за ним – все остальные, они возбуждены, спор на пределе.

Фроленко. Георгий, пойми, временно, временно… мы не террористы, мы не бросим агитации, но мы должны ответить на террор правительства.

Фигнер. Разве нельзя примирить обе позиции… Перед лицом общего врага станем душить друг друга доводами, а потом и руками?

Плеханов (желчно). Именно для того, чтобы не душить друг друга руками, следует разобраться в доводах. Допустим, вы правы. (Жест в сторону Желябова.) Вы, маленькая кучка, несколько человек, захватите власть. Вам кажется, что тотчас же все и устроится к лучшему и наступит царствие социализма с вами в качестве пророков. От захвата власти до разумного устройства общества дорога в сто тысяч верст. А вам кажется – в две версты, до ближнего постоялого двора. И когда вы убедитесь, что идти далеко, мозольки-с набить можно, и вас по-прежнему жалкая кучка, что народ не дорос, – вы примените те средства удержания власти, которые вы сейчас хотите применить для ее свержения. Не лучше ли сперва воспитать народ в социализме, а потом уже с ним, понимаете – с ним, с ним, а не вместо него – свергать существующий порядок, чем поступать наоборот?

Михайлов. Но, Георгий, если, захватив власть, мы в самом деле отойдем в сторону, отдадим власть народу и станем следить, чтобы никто не воспользовался властью в своекорыстных целях?

Плеханов. Мой добрый друг, о сложении власти, захваченной насильно, можно мечтать лишь до ее захвата.

Народоволка. В твоих рассуждениях, Георгий, совсем исчезает народ, а он в стороне не будет!

Фроленко. Временно, пойми, временно, ну как мне это тебе объяснить!

Плеханов. Позвольте уж мне вам объяснить: это в ваших рассуждениях исчезает народ и выступают его заместители. Почему бы организации крестьян и рабочих не захватить власть, когда они будут к этому готовы? Почему вы непременно хотите преподнести им власть, как готовенькое…

Первый народоволец. А потому, что мы убедились – у нас в России прогресс возможен только сверху.

Плеханов. Быстро же вы убедились!

Гольденберг (мрачно). А нас убедили. Полторы тысячи три года мучились под следствием. Казнили Ковальского, тысячную толпу в Одессе расстреляли солдаты. Поручика Дубровина задушили в Петропавловске. Приговорили к смерти Сергея Бобохова, хотя ему и восемнадцати не было. В тюрьмах нашей православной России Николай Крутиков задушил себя, отравился Николай Стронский, перерезал горло Алексей Запольский, осколком стекла вскрыли себе вены Владимир Леонтович и Николай Богомолов. Сошла с ума Бетя Каминская, сошел с ума Дмитрий Гамов, сошел с ума Архип Боголюбов. Умер от чахотки Исаак Львов, умер от чахотки Павел Трутковский, умер от чахотки Иннокентий Устюжанинов, умер от чахотки Павел Чернышев, умер от чахотки Сергей Носков, умер от чахотки Василий Махеев…

Плеханов. Перестаньте! Моя участь в случае ареста та же. Распоряжение отдано всем полицейским управлениям, но нельзя поддаваться чувству, общественные деятели должны руководствоваться разумом?

Перовская. Не до теории, ох, не до теории… Жить нечем, дышать-то нечем!

Фигнер. Коли говорить о разуме, не кажется ли тебе, Георгий, если враг централизован так, что по телеграфному сигналу все околоточные встают в стойку, то и мы вынуждены централизоваться, чтоб и по нашему сигналу против каждого околоточного вставал революционер…

Михайлов. Централизация и дисциплина воли. Вот!

Фроленко. И временно же, пойми, Георгий, временно.

Перовская (совсем тихо). Не хочу ссоры, не хочу ссоры, боже праведный, как не хочу ссоры… Вместе работали, вместе и продолжать…

Гольденберг (Плеханову). Взгляни мне в глаза! Неужели за наших мучеников, за истлевших в мешках каменных, мы не отомстим? У тебя простое человеческое чувство есть?

Все. Отомстим!

Гольденберг хватает Плеханова за руку. И вдруг в их спор врывается солидный Провинциал из толпы богомольцев.

Провинциал. Бесстыдники, нехристи, богохульники! Да что же вы здесь руками-то размахались, святое место, монастырь, а они такое себе позволяют, а? Точно в трактире? Молодежь пошла, да в прежнее-то время, при Николае Павловиче, царство ему небесное, за такое-то поведение на съезжую бы вас, да кнутиком, да розгою, ах, бессовестные, бесстыжие ваши глазища-то. Что-то в Воронеже я вас и не видал, а?

Все замолкают и, не отвечая, начинают креститься.Провинциал уходит. Желябов отводит Перовскую в сторону.

Желябов. Соня, я прошу, помоги.

Перовская. Мне противны все теории, если они ведут к ссорам. Для меня мораль дела важнее его успеха.

Желябов. И для меня. Но…

Перовская. Зачем «но», почему ж это всякий раз «но», когда разговор о морали?

Желябов. Иногда безнравственным кажется то, что не подходит под старые понятия.

Перовская. А иногда нам так удобно бывает забыть старые понятия!

Желябов (строго). Есть интересы дела, которому ты себя посвятила. Если условия жизни требуют изменения способов ведении этого дела, глупо сопротивляться этим требованиям. (Поворачивается и идет в сторону группы.)

Перовская (быстро догоняет его). С вами буду! Одних на муку не отпущу…

Желябов. Соня? Я знал.

Перовская. Ничего ты не знаешь!

Желябов. Ладно, идем к нашим.

Первый народоволец. Но царя трогать нельзя!

Второй народоволец. Можно, но не от имени партии.

Желябов. Нет, подметные письма якобы от царя… царскую волю скрывают… на царя покушаются злодеи – игра древняя, да проигранная. Я не Пугачев! Мы хотим быть политической силой, мы и должны публично покарать тирана. Его убийство поднимет народ, подтолкнет его к революции.

Плеханов (в бешенстве). Но история не нуждается в таком подталкивании! Хорошо. Допустим, допустим, временно мы все займемся террором, но укажите мне, где предел, дальше которого социалист не имеет права заходить, чтобы не перестать быть социалистом? Кто станет следить? Кто мне даст гарантию, что мы не увлечемся всем этим?