Повести. Пьесы (СИ)

— Не Париж! — подтвердила девка громко, и мужики с ближних столиков обернулись.

— Так что, Регина Павловна, останемся? — спросила Татьяна.

— Как скажешь, — опять громко ответила та, — я девушка сговорчивая.

Татьяна повела глазами, выбирая место, и тут увидела Батракова. Он ожидал, что она испугается, но не думал, что так сильно: она дернулась назад, оступилась, но ничего, устояла, только начала сильно краснеть. Батраков поманил ее пальцем — подошла, но не близко, остановилась метрах в полутора. Неужели боится, что ударю, в который раз пожалел ее Батраков, но на этот раз жалость была отстраненная, будто к чужому человеку.

— Ты чего здесь? — спросил он.

— А я тебя ищу, — соврала Татьяна совсем уж глупо.

— Это кто с тобой?

— Подруга.

— Новая, что ли?

— Да вот, познакомились…

— Друга встретила? — спросила, подходя, высокая девка. Татьяна не ответила, Батраков тоже отвечать не стал.

— В общем, так, — сказал он, — прощайся с девушкой и езжай домой. Я через час буду. Ужин сготовь, а то тут не больно наешься.

— Ладно, — пообещала она с облегчением, — сготовлю.

Она повернулась к дверям, наткнулась на новую товарку, и та спросила, засмеявшись:

— Марин, да ты чего? В глазах струя?

Опять Марина, подумал Батраков, быстро же у нее…

Он все же дождался сухого пережаренного мяса и выпил ненужное вино. Ему не хотелось возвращаться прежде, чем она сготовит, хотелось подгадать так, чтобы без всяких выяснений за стол, да и потом ничего не спрашивать, не выслушивать, только сказать сдержанно: «Постарайся, чтобы в последний раз. И все. Забыли». Вот так ему хотелось, потому что перед глазами стояло испуганное Татьянино лицо, а Батракову ее страх был не нужен, нужно было совсем иное, на чем только и может держаться долгая, счастливая и надежная жизнь.

Официантка обсчитала, он это видел, но машинально кинул рубль на чай. Ее наглость была противна, но тронула его слабо, настоящая горечь была от того, что Татьяна сорвалась. Где она ночевала, Батраков гадать не хотел — небось, у этой наштукатуренной и ночевала.

Попутку он поймал, едва вышел к дороге. Но на том его везение и кончилось, потому что Татьяны дома не оказалось. Зачем-то он стал искать записку, ту, что она могла оставить вчера. Нет, не оставила.

Батраков подождал еще час и понял, что все, не приедет. Ночь уже, а ночью в поселок попуток нет.

И на следующий день, уже автоматически, он все искал глазами записку. Но записки не было, и Татьяны не было. Не было Татьяны, и стало ясно, что лучше ее и не ждать.

Надо было как-то осмыслить происшедшее, и Батраков для себя определил его так: загуляла. Слово нашлось, и сразу стало полегче. Просто сорвалась, с кем не бывает. Тогда закурила, теперь загуляла. А он не срывался? Тоже срывался, когда-то даже из дому убегал.

Тяжело оказалось засыпать, привык к Танюшкиному телу рядом. Но опять успокоил себя тем, что загуляла. Что тут поделаешь: у мужиков залой, у них загул. Намотается, отрезвеет и вернется.

Серьезная сложность возникла через два дня, когда Лиза забежала вечером узнать, чего Татьяны нет на работе — не заболела ли. Батраков сказал, что уехала по разным делам, а на сколько, пока не известно.

— Туда, что ли? — понимающе вздохнула Лиза.

— Да вроде собиралась, — уклонился Батраков, не сразу сообразивший, куда — туда.

— Надо, — одобрила Лиза, — давно пора, растет девчонка-то.

— То-то и оно, — кивнул Батраков, радуясь подсказанной версии.

И в дальнейшие дни, когда спрашивали, он не отвечал прямо, а принимался солидно рассуждать, что Татьяну понять можно, да он и сам считает, что решать как-то надо, все равно когда-нибудь придется, был бы парень — другое дело, а дочке нужна мать, это все знают. Недели через две он и сам уже почти верил, что Татьяна отправилась не куда-нибудь, а в родной поселок и теперь, небось, осторожно ходит вокруг прежнего гнезда, строя планы, как бы без скандала вызволить подросшую Аленку.

Однако вместе с тем Батраков купил в киоске карту Крыма и вечерами подолгу ее изучал, так что многие, даже малые населенные пункты уже помнил наизусть. Карта не обнадеживала: дорог на ней было множество, и почти все с твердым покрытием — на Евпаторию, на Симферополь, на Бахчисарай, Алушту и Ялту, на Судак и Старый Крым. Самая тревожная вела на Феодосию и дальше, вплоть до самой Керчи, но и там она, увы, не кончалась, а через паром уходила на Тамань, Анапу, Новороссийск и далее, за пределы карты, на огромные притягательные пространства Кавказа. Безнадега, думал он, тут уж не угадаешь, никто не знает, в какую сторону катила попутка и на каких неясных просторах прогромыхивает сейчас этот самый дальний бой, втянувший в себя, как смерч, несчастную накрашенную Танюшку. И сколько кабин придется сменить, чтобы добраться домой, если, конечно, потянет назад, а не дальше в неизвестность.

Вещи Татьянины он не трогал, как оставила, так и лежали, да и было их кошкины слезы, не успел жену одеть, как хотелось. Как-то наткнулся на торбочку, и сердце дрогнуло: как же она без сумки, ведь хоть что-то в дорогу все-таки надо. Батраков вспомнил про документы и выдвинул ящик, где они обычно лежали. Паспорта не увидел, зато трудовая лежала на месте, отнести ее в школу Татьяна так и не собралась. Под книжкой стопочкой лежали деньги, отложенные на телевизор. Уж деньги-то взять могла бы, мало ли что в дороге!

Усадьбу Батраков не забрасывал, что положено, хоть и вяловато, но делал — понимал, что, как бы у него ни складывалось, ни деревце, ни куст страдать не должны.

Довольно скоро он почувствовал, что телу тоскливо без женщины. Но смотрел вокруг, и ни к какой притронуться не хотелось.

В колхоз пригнали два новых грузовика, один предложили Батракову. Он взял машину с радостью — засиделся на месте, закис, а тут работа разъездная. Проезжая райцентр, каждый раз заглядывал в ресторан на привокзальной площади, но Татьяны не было.

Как-то вечером подвез со станции девчонку — ее после училища распределили в колхоз фельдшером. Девчонка была молоденькая, но в себе уверенная, она везла здоровенный чемодан и узел с постелью, включая пуховую подушку.

— Не надорвалась таскать? — посочувствовал Батраков.

— Кому таскать всегда найдется, — нахально ответила она. Лет ей оказалось восемнадцать, зовут Лариской.

Контора уже закрылась, искать по поселку ночлег было хлопотно. Девчонка осталась до утра у него — и прижилась. Батраков поместил ее в комнатушку за печью, вечерами вместе пили чай, а потом расходились по своим углам.

На третий день Лариска похвалила хозяина, что не пристает, на пятый стала приставать сама, на десятый перетащила свою пуховую подушку к нему на постель и там же оставила, когда застилала на день.

Чтобы все было честно, он сразу же предупредил, что у него жена и дочка Аленка, он их любит и ничего менять не станет.

— Ну и правильно, — одобрила Лариска, — жена всегда жена. Вернется, глаза мне не выдерет?

— Она свой парень, — успокоил Батраков.

— Тогда нормально, — повеселела Лариска и стала вести хозяйство, бестолково, но решительно, всему быстро учась.

Если же соседки или мужики в гараже любопытствовали, совсем ли он разженился с Татьяной, искренне отвечал, что вовсе нет, ничего похожего, как была жена, так и есть, а девчонка просто стоит на квартире, надо же ей где-то жить.

Месяца через три Лариска забеременела и спросила, как быть. Батраков довольно равнодушно ответил, что можно и так, и так, хоть аборт, хоть рожать, он не против. Недельку подумав, Лариска решила рожать.

К этому времени она уже знала про него почти все, сочувствовала ему, и они как бы вместе ждали Татьяну, порознь понимая, что в реальности все кончилось, что она не вернется никогда.

К осени и зиме работы стало больше, его посылали и в район, в Симферополь, и в Керчь, даже в Запорожье гоняли. Иногда дорогой подсаживались женщины. Дальнобойщиц он узнавал довольно легко по мятой одежке и бесстрашным глазам. Благодарности за проезд никогда не требовал, но если выпадал случай, не отказывался. Им он тоже говорил, что есть жена, хорошая и любимая, и думал при этом не про Лариску, а про Татьяну.