Голубое и розовое

РАЯ. А я ему каждый день что-нибудь пишу.

БЛЮМА. О чем?

РАЯ. Там — разное. Ну, например: «Дорогой царь, пожалуйста, пускай меня не спрашивают по географии, я вчера не успела». Если записка сразу за портрет попадет, — видела, как моя попала? — ну, значит, все хорошо, не спросят…

ЗИНА (которая тем временем подходит к ним). Нет, а я вот, если урока не знаю, так я по-другому…

РАЯ. А как?

ЗИНА (негромко, задушевно). Я богородице молюсь.

РАЯ. Как так — богородице?

ЗИНА. А я стану там, у самой двери в церковь, закрою глаза и молюсь.

РАЯ. Такой и молитвы нету…

ЗИНА. У меня придумана.

РАЯ. Сама сочинила?

ЗИНА (утвердительно). Ага.

РАЯ. А ну скажи!

ЗИНА. Нельзя молитвы зря говорить: это грех.

БЛЮМА (продолжает повторять вслух). «Алкивиад был богат и знатен. В молодости он вел разгульную жизнь…»

ЗИНА. А Женю ты не видела, Блюма?

БЛЮМА. Она, верно, в коридоре.

РАЯ. Ну, пойдем, пойдем, Зинка!

Обе убегают.

БЛЮМА (одна). «В молодости он вел разгульную жизнь и отличался…»

ЖЕНЯ (входит). Зубришь?

БЛЮМА. Да… (Тихонько повторяет про себя.) «Чтобы обратить на себя внимание сограждан, Алкивиад отрубил хвост своей собаке драгоценной породы…»

ЖЕНЯ. Ну как только тебе не противно?

БЛЮМА. Что противно?

ЖЕНЯ. Да вот это… (Кивает головой на Блюмину книгу.) Дурак этот… с собакой своей бесхвостой.

БЛЮМА. Так ведь это же задано! (После паузы.) Она не бесхвостая была — с хвостом. Он сам ей отрубил.

ЖЕНЯ. И зачем это ему понадобилось?

БЛЮМА. Тут написано: «Чтобы обратить на себя внимание сограждан…»

ЖЕНЯ. Глупости! А я знаю, почему, он собаке хвост отхватил: от скуки! Наверное!

БЛЮМА. От скуки?

ЖЕНЯ. У меня, знаешь, бывает. Поставят нас на молитву: тихо так стоим, никто не дышит. А мне вдруг хочется во весь голос заорать: «Га-га-га-га-га!..» Или, как индюк: «Голды-голды-голды-голды!..»

БЛЮМА (недоверчиво). Ну, вы смеетесь!

ЖЕНЯ. Вот ей-богу, честное слово! А иногда: иду я по коридору, а навстречу мне Сивка плывет… Я ей — реверанс… И вот, ну прямо будто кто меня под локоть толкает, хочется крикнуть Сивке, как извозчики на улице кричат: «Гей, берегись!» Сивка, конечно, обомрет, а я ее — за подбородок: «Ну, как живешь, сивка-бурка, вещая каурка?» (Смеется.)

БЛЮМА (в ужасе). Это — начальнице?

ЖЕНЯ. Ага, Сивке.

БЛЮМА. Но зачем? Почему?

ЖЕНЯ. Очень, Блюмочка, скучно.

БЛЮМА. Ну, и что за веселье, если вас исключат из гимназии?

ЖЕНЯ. Подумаешь! Не запла́чу!

БЛЮМА. Если бы со мной такое несчастье, если бы меня, сохрани бог, исключили из гимназии, я бы…

ЖЕНЯ. Неужто пожалела бы?

БЛЮМА. Я бы тогда, Женя, домой не пошла.

ЖЕНЯ. А куда же?

БЛЮМА. Не знаю. В реке бы утопилась.

ЖЕНЯ. Уж и утопилась бы!

БЛЮМА. Вы, Женя, этого понимать не можете. Когда я сюда попала — это случайно так вышло, — так мой папа на всю комнату пел! И танцовал даже! Он такой счастливый был, как сумасшедший прямо…

ЖЕНЯ (после паузы развертывает бутерброды, протягивает Блюме). Хочешь?

БЛЮМА. Нет, спасибо… (Повторяет про себя урок.)

ЖЕНЯ. Пожалуйста, возьми, Блюма, я тебя очень прошу.

БЛЮМА. А как же вы сами? Вам же нехватит.

ЖЕНЯ. Тут много — видишь? Пожалуйста, возьми.

БЛЮМА. Ну, спасибо.

Обе едят.

ЖЕНЯ. Это мне Нянька приносит. Все боится, что я голодная.

БЛЮМА. А разве вас здесь не кормят?

ЖЕНЯ. Плохо кормят. А уж теперь — великим постом — совсем беда!

К ним подходит Маруся — розовая и кругленькая, как пончик» но очень мрачная девочка.

А, Марусенька, что у тебя сегодня болит?

МАРУСЯ (угрюмо). Ничего не болит.

ЖЕНЯ. Вот не повезло!

МАРУСЯ. Я, как проснусь, начинаю себя ощупывать (прикладывает руку к щекам): может, у меня жар? Нету… (Глотает.) Может, мне глотать больно? Нету… (Кладет руку на лоб.) Может, голова болит? Нету… Может, подложечной сосет?

ЖЕНЯ. Нету?

МАРУСЯ (с отчаянием махнув рукой). Нету!

КАТЯ (подходит тихонько, неслышно). Вы про что тут говорите?

ЖЕНЯ. Ты все равно не поймешь.

КАТЯ. Почему?

ЖЕНЯ. Мы по-фуфайски говорим. Мафа-руфу-сяфа!

МАРУСЯ. Чтофо-тефе-бефе?

ЖЕНЯ. Кафа-тяфа-сплефе-тнифи-цафа!

МАРУСЯ. Уфу-жафа-снафа-яфа! Уфу-жафа-снафа-яфа!

Маруся и Женя наседают на Катю с «фуфайскими» выкриками.

КАТЯ (отмахиваясь от них). А ну вас! (Убегает под их натиском.)

Со смехом и щебетом вбегают Рая и Зина.

РАЯ. Слышали новость?

ЗИНА. У Наврозовой скарлатина!

МАРУСЯ. Вот счастливая! Это одной болезни четыре недели да две недели карантину!

Рая и Зина подлетают к Жене. Обе одновременно отвертывают уголки своих фартуков. При этом у Зины обнаружился приколотый с изнанки к уголку фартука голубой бантик, а у Раи — розовый.

ЗИНА. Голубое!

РАЯ. Розовое! Розовое! Розовое!

ЖЕНЯ (отвертывает уголок своего фартука — у нее бантика нет). Фу, чорт! Опять забыла!

РАЯ и ЗИНА (запрыгали вокруг нее, заплясали). Проиграла, проиграла, проиграла!

РАЯ. Мне плитку шоколада!

ЗИНА. И мне плитку шоколада!

ЖЕНЯ. Каждый день проигрываю.

МАРУСЯ (вдруг просияла). Ура! Ура! Ура! Ура!

ЖЕНЯ. Что такое? Подложечкой засосало?

МАРУСЯ. Я ведь с Наврозовой на одной парте сижу!

ЗИНА. Ну, так что?

МАРУСЯ. Как «что»? У Наврозовой скарлатина!

РАЯ. Ну?

МАРУСЯ (с восторгом). Так я, может, от нее заразилась! Побегу сейчас в лазарет. (Убегает.)

В зал входят, держась под руки, Хныкина и Шеремет, обе из выпускного класса, с лиловыми бантами у горла, и Катя.

ЗИНА. Моя пришла… Моя дуся!

РАЯ. И моя… Женя, видишь, та черненькая, из седьмого? Это Тоня Хныкина. Я ее вторую неделю обожаю!

ЗИНА. А моя — беленькая… Аля Шеремет. Она мне вчера улыбнулась, ей-богу!

РАЯ. Пойдем, Зина! (Делает несколько шагов, оборачивается.) Так ты, Женя, не забудь: ты проиграла мне пятьдесят четыре плитки шоколада.

ЗИНА. И мне — шестьдесят восемь…

Во время последующей сцены Зина и Рая неотступно ходят под руку позади Хныкиной и Шеремет, не сводя обожающих глаз с их затылков.

ЖЕНЯ (кивнув им вслед). На службу пошли, дурынды! Ходят, как нанятые, за обожаемыми своими.

БЛЮМА. Вы проиграли им сто двадцать две плитки шоколада! Это же подумать страшно!

ЖЕНЯ. Это им за розовое и голубое. А сейчас прибегут Ярошенко и Певцова — с ними я в белое и желтое играю. И, наверное, столько же им проиграла. Всего будет пудов пять шоколада. (Смеется.) Блюмочка, какие это в Африке берега есть? Золотой, Слоновой Кости, ну?

БЛЮМА. Золотой берег, берег Слоновой Кости, Невольничий берег.

ЖЕНЯ. Вот-вот! Я туда и поеду — Невольничий. Продамся там в невольники, куплю пять пудов шоколада, расплачусь за голубое и розовое, за белое и желтое…

БЛЮМА (с искренним огорчением). Так зачем вы в это играете? Зачем?

ЖЕНЯ. Ты думаешь, я им взаправду пять пудов шоколада проиграла? Дурочка!

БЛЮМА. Значит, вы им этого отдавать не должны?

ЖЕНЯ. Ну, конечно, нет.

БЛЮМА. Так зачем нее в это играть? Я не понимаю.

ЖЕНЯ (невесело). Надо же во что-нибудь играть! А что же? Француза обожать? Ленточки на перо ему навязывать? Или (кивнув на Зину и Раю) за старшими бегать — в затылки им смотреть? Все игры у нас идиотские!

ЗИНА (Шеремет). А я вам, Алечка, в альбом написала. Вот! (Достает альбом, который у нее заложен за нагрудник фартука.)