Сексуальные неврозы наших родителей (ЛП)

ДОРА. Очень многое. Правда. Я наслаждалась. Правильное решение. Абсолютно. Правда. Могу только поддержать. Я двигалась дальше. Как личность, имеется в виду.

ВРАЧ. Хорошо, очень хорошо.

ДОРА. Если оглянуться на последние годы, меня охватывает…

Она вдруг умолкает.

МАТЬ. Ты не закончила фразу. Закончи ее.

ДОРА. Правда?

МАТЬ. Да. Ты сказала: если оглянуться на последние годы, меня охватывает… Что?

ДОРА. Если оглянуться на последние годы, меня охватывают угрызения совести, и я злюсь сама на себя. И на того врача с его проклятым честолюбием.

МАТЬ. (печально) Дитя мое!

6. В гостиничном номере. Слышны поющие

У. Г. Входите, прошу Вас, и садитесь. Может, тут вот, на кровать. У меня несколько тесновато, да и не убрано к тому же. Надеюсь на Ваше снисхождение. Девушка прибирает здесь только после обеда. Если кто порядок любит, приходится самому. А я порядок люблю.

Хотя я заплатил девушке. Имеется в виду, за уборку, понимаете? А это потери в деньгах, если самому убирать приходится. Дилемма! Ну, да ладно. Не хотите ли что-нибудь выпить, мадам? Вина? Пива? А может бокал шампанского? Приятно, что Вы так спонтанно можете принимать решения.

Дора не отвечает.

Да, болтливой сорокой Вас не назовешь. Но не волнуйтесь, для меня это не важно. Я только задаю себе вопрос: что такая женщина, как Вы, делает у овощного лотка? Можете не отвечать. Если мне будет позволено немного пофантазировать. Откуда Вы происходите? Где Ваши корни? В Вас есть нечто русское, не так ли? От той последней царской дочери, обедневшей, лишенной чести, выброшенной на берег, оказавшейся между картошкой и петрушкой. Оттуда берется это породистое, нежное, эта утонченная голубая кровь. Семья Ваша, я уверен, долгое время оставалась сама в себе, не смешиваясь в поколениях ни с кем другим, потому как другие были недостаточно хороши. Это и приводит к тому удивительному благородству черт, к подобной неспешности, к этой почти безучастности, царственной, императорской. Неужели я совсем не прав? А говорят, я неплохо разбираюсь в людях. И что мерцает в этих печальных глазах, как не воспоминания о кровавых воскресеньях и расстрелянных толпах. Я вижу в них обширные столетние парковые массивы и павшие той леденящей зимой посадки деревьев, дрова пожираются печкой-буржуйкой, единственной, что осталась от разнообразной меблировки просторных залов огромного дворца. И бесценные книги уже сожжены, картины и бальные наряды, и вот уже не осталось ничего, только старая медвежья шкура, давно уже теряющая шерсть. Подождите, не надо ничего говорить; я вижу это в Ваших глазах: вся семья собирается у огня, и старый, верный бледный, худой, больной камердинер бросает в печку последнюю чурку, и когда она догорает, вселенский холод охватывает зал, и врываются солдаты с примкнутыми штыками, в глазах их мерцает заря всемирной истории, она поджигает все вокруг, так что оно полыхает в зимней ночи, в которой они спасаются бегством. Ах, дорогая!

Он обнимает Дору, прижимает к сердцу, оглядывает изучающе и вновь отталкивает.

У. Г. Сколько тебе лет?

ДОРА. Не знаю.

У. Г. Тебе хотя бы шестнадцать исполнилось?

ДОРА. Не знаю.

У. Г. А документ у тебя есть?

ДОРА. Нет.

У. Г. А что у тебя там на шее?

ДОРА. Там записка с моим именем и номером телефона. А еще десять франков. Я, между прочим, уже однажды потерялась и забыла свое имя.

У. Г. Но ты же не собачка!

ДОРА. Нет.

У. Г. Нет. Ты красивенькая девочка. Встань-ка, я хочу на тебя посмотреть. Хорошо. Повернись. Прекрасно. Но попки у тебя все-таки нет.

7. Дома. Глубокая ночь. Свеча горит и стекает каплями

МАТЬ. (плачет, баюкая, утешает дочь) Маленькая моя, повсюду синяки у моей малышки.

ДОРА. Это не страшно.

МАТЬ. Ты просто не понимаешь, что он тебе сделал. Даже деньги отобрал, мерзавец этакий.

ДОРА. Он сказал, что потерял портмоне.

ОТЕЦ. Но не всему же надо верить.

ДОРА. Окэй, папа.

ОТЕЦ. Почему ты пошла с ним?

ДОРА. Потому что я еще никогда не была в гостиничном номере.

8. У врача. Раннее утро, но день не заставит себя ждать

ВРАЧ. Она хорошо перенесла все это. Парочка гематом в области желудка, царапины тут и там, ничего такого, что не исчезло бы через пару недель.

МАТЬ. Сволочь, проклятая!

ВРАЧ. Что, простите?

МАТЬ. Да не Вы. Тот, кто это сделал, он — сволочь.

ДОРА. Не говори так, мама. Он был очень мил со мной.

МАТЬ. Он только сделал вид, Дора, чтобы ты пошла с ним. Этот человек хотел недоброе от тебя. Он отобрал у тебя самое ценное.

ДОРА. Он обязательно отдаст мне назад десять франков, он обещал.

МАТЬ. Теперь хорошенько послушай меня, Дора, тебе ни за что нельзя больше туда ходить. Никогда. Обещай мне.

ДОРА. А что будет с десятью франками?

МАТЬ. Наплевать на деньги. Важно твое здоровье.

ДОРА. А я что, не здорова?

МАТЬ. Ты не слышала, что говорит доктор?

ВРАЧ. Ты должна верить своей маме, Дора. Она права. Есть люди, которые пользуются доверчивостью других.

ДОРА. Окэй.

ВРАЧ. Остается вопрос, будем ли мы заявлять?

МАТЬ. Я хотела бы предоставить это Доре.

ВРАЧ. Дора, ты не хочешь рассказать это полиции?

ДОРА. А они заберут тогда наши деньги?

МАТЬ. Дались тебе эти проклятые деньги!

ВРАЧ. Ты расскажешь полиции, как этот человек сделал тебе больно.

ДОРА. Но он не делал мне больно.

9. У врача. Матери уже готовят овощи, голодные отцы дотягивают рабочий день, дети сидят в школе

ВРАЧ. Значит, больно не было. Хорошо, Дора, радуйся. Не у всех девушек, кстати, это так в первый раз. Ладно. Я рад за тебя. И твои родители тоже, даже если они сейчас немного взволнованы, из-за того что тебя несколько потрепали. Но это ничего. У тебя еще нет опыта, и поэтому ты набиваешь себе шишки. В общем, все в порядке, Дора. В целом. Не волнуйся пока что из-за этого. Ничего плохого в этом нет, правда, не слушай никого. Так человек возникает, каждый, представь себе, каждый таким вот образом, с помощью и посредством этого чуда. И потому оно хорошо, ты открыла это для себя. И тебе можно испытывать это, хотя раньше оно и было запрещено. Долгое время не признавалось, что и у вас есть сексуальность. Но теперь мы смотрим на это по-новому. Она существует не только, чтобы детей заводить, отнюдь, хотя кое-кто до сих пор думает по-прежнему. Но ты же не католичка.

Дора качает головой.

И семья твоя не член свободной евангелической общины, тут нам нечего опасаться. Любому должно быть это позволено, любому, конечно, любому, а значит, и тебе, Дора. В общем ты знаешь, как это происходит, и мне не надо тебе ничего объяснять, но если у тебя вопросы будут то прошу: приходи ко мне. Иногда сложно идти с этим к матери, с некоторыми слишком личными, интимными вопросами. Короче, что для меня важно. Как и во многом другом, в любви следует соблюдать некоторые правила, и именно нынче, в наше время всяческих свобод, без правил невозможно. Это со всеми людьми так, даже мне нужны правила, на которые я могу опираться. Иначе можно потерять себя в этом огромном свободном мире. Каждый день я наблюдаю, что происходит с людьми, у которых нет внутреннего компаса: будь то, когда у них проблемы с авторитетом, будь то, когда они полагают, что будут из-за этого слишком ущемлены в своей свободе. Потому что такое бедное создание не знает, на что ориентироваться, куда, да, куда следует себя направить. Но речь идет вовсе не о запретах, нет. Запомни, Дора, Никогда в амурных делах нельзя мириться с запретами. Кстати слово «амурный» происходит от французского и означает: относящийся к любви. Короче, никогда нельзя мыслить категориями запрета. Чтобы никогда: «это нельзя», «это не принято» и тому подобное, не стало для тебя запретом. Если попадешь в ситуацию, в какую угодно, и не будешь знать, должна ли ты или не должна, а некий голос внутри тебя взывает: «это нельзя, оставь лучше», тогда — внимание! тогда — осторожно! тогда — беда! Это безлично-неопределенное есть самое неправильное, что только может быть в любви! Больше, чем от чего бы то ни было, надо беречь себя от этого безлично-неопределенного! А знаешь почему? Потому что голоса, утверждающие подобное «нельзя», это чужие голоса, голоса морализации, да, а если в любви и может быть вообще мораль, то это только твоя собственная, Дора.