Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

Шахтеры неохотно покидают лаву.

Обессиленный своей вспышкой, Трофименко устало опускается на неподвижный конвейер.

Павел Степанович мягко прикасается к его плечу:

— Это к вам тоже относится.

Не подымая головы, Трофименко глухо произносит:

— Дайте мне посидеть тут, с глазу на глаз с машиной, одному… Без людей…

— В таком состоянии придумать что-либо трудно… Надо, Дмитрий Иванович, отдохнуть, попросту говоря, отоспаться — это будет куда полезнее для дела!

— Полезнее? Еще одни сутки простоя? — в голосе Трофименко чувствуется горечь. — А сутки в этой лаве — это двести тонн! Понимаете?

— Понимаю, но…

Трофименко не дает ему возразить. Волнуясь и горячась, он сбивчиво выкладывает все наболевшее:

— Вы думаете, я не подсчитываю?! Двадцать два дня по двести? Сколько тысяч тонн угля не выдано на-гора́?

— Четыре тысячи тонн, — спокойно уточняет парторг, — цифра, конечно, солидная… И все равно — не жалко! Лишь бы пошел! И думать вам нужно только об этом. А о плане пусть уж у нас болит голова! Идите отдыхать, Дмитрий Иванович, — ласково заканчивает он.

— Нет, нет… Я еще здесь останусь, подумаю… часик всего.

Посмотрев на часы, парторг неохотно уступает:

— Ну, хорошо. А потом горячая баня, горячий ужин и спокойный сон. Договорились?

— Договорились, Павел Степанович!

Парторг, нагибаясь, спускается к выходу из лавы. Спрыгнув вниз, в откаточный штрек, он быстро направляется к ожидающим его завшахтой и главному инженеру.

— Ну, что? — не терпится Сидору Трофимовичу.

Парторг невесело отвечает:

— Хорошо вы сделали, что не пошли в лаву.

— Волнуется?

— Да. С трудом его успокоил.

— А вот нас кто успокоит? — разводит руками озабоченный Сидор Трофимович. — Ведь недалеко и до конца квартала! Вы соображаете?

Внезапно доносится шум заработавшего комбайна. Все трое невольно поворачиваются лицом к лаве.

В пустую вагонетку, стоящую под конвейером, с глухим стуком сыплется уголь.

В глазах Сидора Трофимовича возникает робкая надежда:

— Слышите?

— А вдруг… пошел? — еще боясь поверить, шепчет Андреев.

Шумит, грохочет комбайн — вагонетка быстро заполняется плитами крупного антрацита.

— Уголек! — волнуется парторг.

Сидор Трофимович готов уже побежать:

— Может, бригаду вернуть?

Но в это мгновение шум внезапно замолкает, и в штреке становится совсем тихо.

— Опять стоп! — безнадежно машет рукой Андреев.

— Так что же нам делать, товарищи, а? — спрашивает начальник шахты.

— Есть одно предложение… — нерешительно говорит Андреев. — Но нет, не стоит…

— Ну, ну! Не тяни душу!

Главный инженер боится поднять глаза:

— Вот если бы остановить испытание и вместо комбайна пустить в лаву врубовки… на несколько дней всего? А? Выполним план, а потом снова комбайн…

— Верно, — быстро соглашается Павел Степанович.

— Да? — в глазах Сидора Трофимовича опять появляется надежда.

Парторг насмешливо смотрит на обоих:

— Ну, да это все равно, что на несколько дней снять с работы главного инженера, назвать его жуликом и бездарностью, а потом снова назначить… Попробуй тогда поработать!

Снова молчание, но Сидору Трофимовичу думы не дают покоя.

— Кто же даст добрый совет? Вот все время хожу один и думаю, аж голова пухнет!

— Оттого и пухнет, что один.

И вдруг Сидора Трофимовича осенило, — вскинув голову, он решительно заявляет:

— Я знаю, что нужно делать!

Благодатная ночь. Уже поздно, но в садике Степана Павловича еще светится лампа. Привлеченные ярким огнем, вокруг абажура вертятся ночные бабочки. На столе, покрытом белоснежной скатертью, сверкает никелированный самовар. Степан Павлович и Сидор Трофимович с удовольствием пьют чай. Евдокия Прохоровна накладывает гостю варенье. Смутно доносятся звуки баяна и веселые голоса девушек…

Сидор Трофимович аппетитно вылизывает ложечку.

— Ну и варенье! Одно слово — райские яблочки! Я думаю, и в раю таких нет!

— Ешь, ешь, Сидор Трофимович, если нравится.

— Много съесть неудобно, а оставлять жалко, — шутит гость.

— А я тебе в баночку наложу, домой отнесешь, — улыбается хозяйка и поднимается из-за стола.

Когда она уходит, Степан Павлович насмешливо спрашивает:

— При чем здесь райские яблочки? Ты прямо говори: зачем пожаловал? Не хитри.

— Нет, верно, очень хорошее варенье.

— У тебя всегда так — прямо не скажешь, все сбоку заезжаешь, — усмехается Степан Павлович.

Делать нечего, гость вынужден признаться:

— Ну, врать не буду… положение наше аховое!

— Имеешь в виду план?

— Вот именно! Кончается квартал, а мы недодали…

— Четыре с половиной тысячи!

— А где же их, Степа, взять? Не одолжишь!

Пауза. В ночной тишине слышны переборы веселого баяна. Степан Павлович пытливо заглядывает в глаза своего друга:

— Все сказал или на душе осталось?

— Все, Степа. Теперь все.

— Ну, тогда иди домой и спокойно ложись спать!

— Как же уснуть, Степа, когда такое положение? — удивляется Сидор Трофимович.

Встав из-за стола, Степан Павлович строго спрашивает:

— Я тебя когда-нибудь обманывал? Скажи!

— За пятьдесят лет ни разу!

— Значит, спокойной ночи! Яблочки сам хвалил, так уж подожди, а то обидится старуха… А я пойду.

Сидор Трофимович очень удивлен:

— Куда ты на ночь глядя?

Степан Павлович разглаживает короткий ежик своих седых волос:

— На танцульку!

Шумно и весело на танцевальной площадке в парке.

Звенит баян. В центре круга танцует несколько пар.

Степан Павлович подходит к молодежи и сумрачно глядит на веселье.

Увидев отца, Лида сразу же выходит из круга.

Василий замечает Степана Павловича и тоже подходит к нему, потный и разгоряченный.

— Хорошо ты ногами работаешь, — насмешливо замечает старик.

— Я и руками умею.

— И руками много не наработаешь! Головой надо!

— А вы это к чему, Степан Павлович? — настораживается Вася.

— А к тому, — сурово отвечает старик, — танцы эти сейчас же кончай, Лиду я домой заберу, чтоб задаром не ревновал, а ты в сей же минут разыщи бригаду — и чтоб завтра утром с первыми же петухами в нарядной были! Понял?

— А зачем так рано? — удивляется Вася.

— Соберемся пораньше, потолкуем перед сменой, как уголька подбавить. Надо комбайн выручать! — Выждав паузу, Степан Павлович солидно добавляет: — Есть у меня одна мысль.

— …И ни одной живой мысли в голове! Ничего не могу придумать! Все уже перепробовал, а машина не идет! — Трофименко с горечью кивает в сторону неподвижного комбайна и протягивает своему собеседнику тетрадь: — Вот, посмотрите записи. Вы инженер, поймете!

Владимир Недоля проглядывает исписанные страницы. В лаве светло и тихо, тихо так, что слышно, как вздыхает конструктор.

— А мне кажется, что комбайн здесь ни при чем, — закрывая тетрадь, говорит Владимир.

— Ну да, виноваты геологические условия, — иронизирует Трофименко, — земник, вы хотите сказать?

— Конечно, земник… Он-то и держит вашу машину, — цепляет ее.

— То-то и оно, что земник! А что с ним прикажешь делать?

Владимир внимательно рассматривает машину и вдруг предлагает:

— А что, если приподнять комбайн выше уровня этого земника?

— А как же он тогда будет двигаться? — усмехается конструктор. — По воздуху или на крылышках?

Владимир спокойно разъясняет:

— Не на крылышках, а на салазках! Как на обыкновенных саночках! Понимаете?

Предложение настолько неожиданно, что Трофименко не замечает, как мыслит вслух:

— Салазки?.. Неожиданно, чорт побери!

— А я бы попробовал, — настаивает Владимир.

— Вы на этом участке работаете? — спрашивает вдруг Трофименко.

— Нет, я начальник на «Второй западной».

— Жаль… А мы даже не знакомы.