Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3

И офицер, насвистывая, уходит в комнату.

— А ведь, правда, дед, — шепчет Федя, — валенок тот самый…

— На такой мелочи нас и ловят!.. Учишь, учишь вас, сопляков, да, видать, не в коня корм! Вот снаряжу тебя вон, как не оправдавшего доверия райкома!

— Иван Иванович, разве все учтешь?

— А пока ты будешь учитывать, молокосос, погибнут на твоей явке люди, и сам к черту засыплешься! Приходя к тебе, я должен быть уверен, что ты мне не подсунешь мину вместо валенка!..

— Иван Иванович!..

— Откуда ты знаешь мое имя-отчество? Я для тебя просто "дедушка", понятно?

— Понятно...

— И на этом явочную квартиру считаю ликвидированной!

Федя грустно опускает голову и с еще большей яростью продолжает чистить сапоги.

Вдруг взрыв невдалеке. Пауза. Выстрел. Другой. Автоматная очередь… Взрыв еще один, глухой. Захлебываются автоматы.

Выскакивает из комнаты полуодетый офицер с револьвером в руке. Старик стоит и крестится дрожащей рукой.

— Партизан! Всех стреляй! Мой сапог! Одевай сапог, Федька! Одна движение — пуля в голову! Где мой шинель?

Федя одевает офицеру сапоги, мать подает шинель, немец вылетает во двор, выстрелив попутно в потолок.

Все замерли, прислушиваясь к воцарившейся тишине. Слышны только далекие крики, шум.

— Он, — говорит старик.

Мать недоуменно смотрит.

— Он, говорю. Геройский, видно, связной. Извещает о своем прибытии, Федор.

— Погиб парень, — шепчет Федя.

— Ну, брат, такие не гибнут. Орел. Вижу почерк. Походку слышу!

Палата бывшей районной больницы, уступившей место немецкому госпиталю. Одна кровать. На ней полусидит знакомый уже гитлеровский генерал. Он тяжело контужен, у него появился тик, левую ногу и руку ему сводит судорога. Но он человек долга, нельзя упускать драгоценного времени. Он лающим и мало внятным от контузии голосом торопит врача, который его осматривает:

— Господин главный врач… Доложите мое состояние…

— Абсолютный покой, — вскакивает со стула, щелкает каблуками и орет врач, — никаких волнений, не двигаться, строгая диета!

— Вы касторка! — прерывает генерал. — Немецкий военный врач не должен, как попугай, повторять пустые слова! Отвечайте на мои вопросы!

— Слушаюсь, экселенц!

— Короче. Раны опасны для жизни?

— Нет, экселенц, — несколько царапин. Но граната очень близко разорвалась от вас, экселенц. Поскольку вы имели счастье, экселенц, упасть вовремя на пол, вам досталось только очень сильное воздушное сотрясение, экселенц, которое требуется изучать…

— Какого дьявола! Призовите сюда всю вашу вздорную медицину и сделайте так, чтобы у меня не трещала голова, и не плавали перед глазами зеленые круги, и в ушах не было бы адского звона…

— У вас, экселенц, из ушей шла кровь…

— Попрошу без ваших замечаний!

— И, кроме этого, ваши внутренние органы, а также мозговой аппарат находятся в состоянии сильного потрясения, экселенц. В любую минуту может наступить ухудшение. Сердце ваше несколько депрессировано…

— Что? Сердце? Дайте мне кофеин, камфару или еще какую-нибудь дрянь, я должен действовать…

— Но вы не железный, экселенц…

— Запомните, клистирная трубка, что это вас не касается, — железный я или не железный! Марш! Тащите сюда эту сволочь, которая не обеспечила охрану в городе! Бегом!

Врач выбегает из комнаты, а генерал корчится на кровати, ему сводит бок контузия, он откровенно стонет.

Четко заходят: гестаповец, начальник полиции и человек в штатском.

— Хайль Гитлер!

Генерал устало машет рукой.

— Что выяснили?

— Мало кого пришлось допрашивать, экселенц…

— Громче. Ничего не слышу. Сплошной гул.

— Четверо убитых немцев, экселенц, трое ранены, включая вас, экселенц, — докладывает гестаповец, — плюс один убитый полицай.

— Кого допросили?

— Один из раненых без сознания, второй поражен шоком…

— Кто они?

— Немецкие солдаты, экселенц…

— Население допрошено?

— Вследствие раннего часа, господин генерал, — разрешает себе раскрыть рот начальник полиции, — вследствие раннего утреннего часа никаких цивильных лиц поблизости не обнаружено…

— Молчите, один большой идиот! Как вы смеете открыто вешать партизан, когда у нас затруднения под Сталинградом?!

— Главная квартира фюрера передает, экселенц, — поправляет гестаповец, — советы отброшены на исходные позиции, наши доблестные войска выпрямляют линию фронта…

Быстро входит врач со шприцем.

— Вот, экселенц. Успокаивающее и утоляющее боль…

— Колите, — говорит генерал. — Принести сюда обоих раненых… Я допрошу их сам. Надо не терять времени, господа, чтобы иметь полную картину преступления…

Врач, делая впрыскивание:

— Один раненый скончался только что, экселенц…

— Давайте второго! Он тоже может умереть, мы останемся без свидетелей! Чума вас забери!

Полицейские бегут исполнять приказание. Врач массирует место укола.

— Ох, — стонет генерал, — они меня загонят в могилу. Ох! Мне кажется, что к моим кишкам прикасается раскаленное железо…

Начальник полиции и человек в штатском вносят носилки с раненым немецким солдатом. Гестаповец рассматривает на ходу документы.

Носилки ставят на пол.

— Ну? — рычит генерал.

— Документы этого солдата, — говорит гестаповец. — Был на излечении, направляется снова на фронт. Уроженец Гамбурга. Сорок лет. Вот фотография семьи. Письмо, по-видимому от жены. Детский почерк на открытке…

— Бросьте! — приказывает генерал. — Что с ним, доктор?

— Ранение в грудь, руку, шею, экесленц. Состояние общего тяжелого шока, раненый не реагирует ни на какие возбудители. Опасаюсь внутреннего кровоизлияния, экселенц. Нужен покой и выжидание…

— Опять выжидание?! Но это наш единственный свидетель, холера бы вас побрала со всей вашей идиотской медицинской терминологией! Как представляется картина нападения партизан на город? Говорите вот вы…

— Я затрудняюсь ответить, экселенц, — отвечает гестаповец, — никто никого не видел, все слышали выстрелы и взрывы, многие сами стреляли, но целей не было замечено…

— Прошу разрешения высказать одно предположение, ваше превосходительство, — произносит человек в штатском.

— Это еще что за чучело? — возмущается генерал. — Гоните его вон!

— Это, экселенц, — доверительно сообщает гестаповец, — очень дельный работник. Специалист по партизанам. Благодаря его помощи мы арестовали здешнее подполье. Он знает всех в лицо… Говорите, Яшка…

Штатский самодовольно улыбается и переминается с ноги на ногу. Это — плотный мужчина лет сорока с неестественно светлыми глазами и одутловатым лицом горького пьяницы.

— Вы, ваше превосходительство, не представляете себе, какой народ эти партизаны…

— Ближе к делу, — шипит начальник полиции.

— Будучи связан с красным подпольем, ваше превосходительство, я имею сведения о том, что один большевистский шпион прибывает в наш город для диверсионной деятельности.

— Он, наверное, дурак? — обращается генерал к начальнику полиции. — При чем здесь какой-то шпион, когда мы имеем дело с нападением банды партизан?

В это время шевелится раненый солдат, лежащий на носилках, и свистящим шепотом, с паузами, произносит:

— Разрешите доложить, экселенц… Вся эта полиция — форменные дармоеды… Даром жрут немецкий хлеб… Я б их на месте фюрера перестрелял, как бешеных собак, экселенц… Они пьют водку, а мы с вами получаем одни неприятности на службе нашему фюреру…

— Стой, солдат! Это ты спас мой портфель?

— Какие могут быть счеты, экселенц… Я — ваш солдат, вы — мой генерал… Портфель — ерунда… Вот когда один здоровенный детина с красной лентой на шапке бросился с гранатой к вашему окну и я упал ему под ноги, а граната полетела в другую комнату… Вот это да!..

— Ты представлен к награде, солдат!

— Спасибо, экселенц.

Врач умоляюще протягивает руки: