Обыкновенный человек

Действие третье

В глубине сцены дом с небольшой террасой, к которой ведут широкие каменные ступени. Перед террасой небольшой стол и два-три стула.

Арса, Вичентие, Мария.

Арса и Вичентие выходят из дому, держа подмышками зонты от солнца, Мария их провожает.

Арса (выходя первым). Повозка готова? Боюсь, как бы не опоздать.

Вичентие. Послушай, Арса, я думаю, тебе не стоит ехать.

Арса. Но ведь мы уже договорились.

Вичентие. Да, договорились, но я должен ехать в город, у меня там дело. Знаешь, вчера я сноЕа получил письмо, и теперь мне необходимо поехать в город, чтобы закончить дело с этим безбожником.

Арса. Знаю, но ты задержишься надолго, а ведь женщина не может бегать с тобой по министерствам и ждать, пока ты закончишь дела.

Вичентие. Ладно, едем вместе.

Арса. Поспешим, поезд приходит через полчаса.

Мария. Слушай, Арса, ты жене Мицича ничего не говори дорогой; даже если она начнет выспрашивать, избегай прямого ответа.

Вичентие. Рассказывай, какой в этом году крупный виноград, какие плохие мостовые в Белграде, как дорого мясо и тому подобное.

Арса. Понимаю.

Мария. Повозка готова. Идите.

Вичентие. Пошли! (Уходят. Мария их провожает.)

Душан, Дамнянович.

Душан (входит с противоположной стороны с Далняновичем). Видел? Отец и дядя Вичентие уехали в юрод. Никак не пойму, почему Вичентие тоже уехал. Не было бы тут чего.

Дамнянович. Мне все равно.

Душан. Мне тоже нужно в город, как мы с тобой уговорились. Потерпи еще, я принесу тебе решающий ответ: или помилование, или Земун.

Мицич, те же.

Mицич (выходит из дому). Э, хорошо, что я наконец увидел вас одних. Что же это такое? Что вы со мной делаете? Так больше нельзя!

Дамнянович. А мне, думаете, легко?

Мицич. Какое мне до тебя дело! Я человек семейный, торговец, у меня фирма. Человек, так сказать, солидный, а приехал сюда играть комедию! Почему?

Душан. Из принципа.

Мицич. Но почему я из принципа лгу? Разве он мне сын, когда я его мать и в глаза не видал! Я больше не могу, слышите вы! Я все расскажу: так, мол, и так, я этому человеку не отец, не был отцом и не буду. Возьму свой чемодан и в дорогу, а вы ищите себе другого отца, если вам нужно.

Душан. Но я прошу вас, все должно кончиться еще сегодня. Столько терпели, потерпите еще сегодня. Мы примем всю вину на себя. Вечером, если захотите, можете уехать. И прежде, чем вы уедете, все объяснится; но тогда мой друг и товарищ Влайко будет спасен. И, что самое главное, вы до конца останетесь непоколебимым, как скала, в своих принципах.

Мицич. А все объяснится?

Дамнянович. Конечно.

Мицич. Понимаешь, я не хочу, чтобы эти люди считали меня каким-то проходимцем, но если сегодня все кончится, то можно и потерпеть.

Дамнянович. Пожалуйста, поверьте, мне тоже очень неприятно, что так получилось.

Мицич. Если сегодня все кончится, то… пусть будет так. У меня у самого дети, я понимаю. Только вы объясните все так, чтобы было видно, что я не по своей воле разыгрывал комедию.

Дамнянович. Боже сохрани! Мне не хотелось бы, чтобы на вас даже пылинка упала. Поверьте, век буду вам благодарен.

Душан (берет под руку Мицича, собираясь его увести). Вы, господин Мицич, даже прославитесь тем, что принесли такую жертву. Пожалуйста, если вы не возражаете, пройдемте вон туда, я вам все объясню. Я знаю, вы не будете сердиться, а наоборот, останетесь довольны, что помогли нам. (Уводит его.)

Мицич (смеясь). Что ж, может быть, и так. У нас в Сербии кто не по-людски поступает, тот обычно и прославляется.

Душан (уходя, оглядывается на Дамняновича). Жарко, я быстро на коне слетаю в город, через час буду здесь и или-или… (Уходят.)

Дамнянович один.

Дамнянович. Это уже кое-что. Удивляюсь себе, как это я могу играть сразу две роли. Да не только две, а три, четыре, пять ролей! И самая тяжелая из них – роль обыкновенного человека. И хуже всего то, что я испытываю страшную ревность к Дамняновичу, которого так любит этот ангел. Мне остается или попытаться совершить новый побег, раз первый у меня сорвался, или сознаться ей… да, сознаться, что я Дамнянович. Я это сделаю, а она будет хранить тайну. Попрошу, и она будет хранить. Сохранит! У нее искренняя, благородная душа… душа поэта. (Садится и размышляет.) Нет… Нет смысла ей сознаваться… Может быть, я ее этим разочарую, может быть, из-за этого потеряю и то, чего добился. Чтобы укрепить ее любовь к Дамняновичу, которого она не знает, я должен завоевать ее любовь к себе, обыкновенному человеку, которого она знает. (Сидит, задумавшись.)

Зорка, Дамнянович.

Зорка (выходит из дому). Вам, наверное, снится сон?

Дамнянович (вздрагивает). Да, сударыня, я действительно вижу сон. Хотите, я расскажу вам его?

Зорка. Если вы желаете, чтобы я его объяснила, то говорю заранее, я не умею.

Дамнянович. Нет, я этого не хочу.

Зорка. Тогда скажите, что же вы видели во сне?

Дамнянович. Видел я необычный сон. Во сне мне явился прекрасный ангел, похожий на вас, с горячими устами, такими, как ваши, с детской улыбкой, такой, что всегда играет на ваших губах, и говорит мне звонким, как серебро, голосом, голосом, которым вы читаете эти стихи…

Зорка. Что говорит?

Дамнянович. Говорит: «Ты не Влайко Мицич, ты Жарко, Дамнянович».

Зорка. Хороший сон!

Дамнянович. Скажите, а что если бы это было правдой?

Зорка. А как это может быть правдой?

Дамнянович. Например, если бы мне нужно было по ряду важных причин называться здесь не своим именем, а взять имя Влайко Мицича.

Зорка. А ваш отец?

Дамнянович (про себя). Ух, этот проклятый отец! (Громко.) Но все же, если бы, несмотря на это, я действительно был Дамняновичем?

Зорка. Этого я представить не могу.

Дамнянович. А вы попробуйте.

Зорка. Хорошо, представила.

Дамнянович. И если бы сейчас я, уже как Дамнянович, повторил вам то, что говорил вчера?

Зорка. Я не знаю… (Смущена.)

Дамнянович. Пожалуйста, ответьте мне откровенно, любили бы вы меня тогда?

Зорка. Я… Да, я любила бы вас.

Дамнянович. А как же вы меня любили бы, если я обыкновенный человек?

Зорка. Не знаю.

Дамнянович. Вот видите, не знаете. Вы все еще отделяете поэта от обыкновенного человека, а вы должны поставить между ними знак равенства.

Зорка. Может быть, когда-нибудь, а сейчас не могу.

Дамнянович. А вы попытайтесь. Пусть я не Дамнянович, а кто-либо другой, только поверьте, он тоже обыкновенный человек. И он ест и пьет как и я, так же ходит, так же спит, так же одевается, так же говорит, у него такой же голос и, если хотите знать, такая же шляпа. Вот такого, такого обыкновенного человека вы найдете и в Дамняновиче – и тогда вы разочаруетесь. Если не хотите разочароваться, вы должны примириться с этим обыкновенным человеком, должны любить этого обыкновенного человека.

Зорка. Может быть, это и так… Скажу вам откровенно, вчера, когда вы мне признались, я пыталась примириться с этим и…

Дамнянович (восхищенно). Пытались!.. Благодарю вас! Эта попытка для меня очень ценна. Теперь я поведу вас дальше по пути, который выведет вас из заблуждения. Поверьте, и самому Дамняновичу была бы дороже любовь, которую вы питали б к нему, как к обыкновенному человеку, а не как к Дамняновичу-поэту.

Зорка. Была бы дороже? А почему?

Дамнянович. Да потому, что в любви, в браке основой является этот обыкновенный человек. Это он живет со своей подругой жизни, а не поэт, это он ухаживает за ней, если она заболеет, это он смотрит за домом, растит детей. Любя обыкновенного человека, вы любите и его странности, вам не противны его недостатки, и он никогда в жизни вас не разочарует. У поэта свой мир, который не всегда является вашим миром; он может вас и разочаровать, если позже вы узнаете, что в жизни он обыкновенный человек.