Лиса и виноград

Сергей Могилевцев

Лиса и виноград

Комедия в 2-х действиях

Пьеса о баснописце Эзопе. Эзопу только что исполнилось 50 лет. Он уродлив, горбат, нетерпим, местами даже бесноват, а порой и необыкновенно агрессивен. Он горит желанием высмеивать всех и вся, и накидывается, как пылкий греческий юноша, на все, что шевелится, мечтая перетрахать всю глупость и всю подлость на свете. Непонятно, как вообще этот бесноватый урод (с точ­ки зрения большинства) достиг такого возраста. Ему и не да­дут прожить больше пятидесяти; его остановят в Дельфах, городе божественного Аполлона, куда он приехал вместе со своим учеником Хереем. Эзоп желает воздвигнуть здесь святилище Мнемозине, богине памяти, своей божественной покровительнице, которая и диктует ему его басни. Но саркастическому и нетер­пимому горбуну не дадут это сделать. Он, правда, успевает воздвигнуть святилище, но его сразу же арестовывают, судят за оскорбление горожан, а также божественного Аполлона, а затем сбрасывают с высокой скалы. Перед смертью Эзоп гово­рит о том, что его басни переживут века, а его эзоповский смех навечно застрянет в глотках всех глупцов и всех невежд мира. Баснописец умирает, а над сценой и зрительным залом, нарастая все больше и больше, не переставая, звучит смех Эзопа.

У Ч А С Т В У Ю Т:

А п о л л о н. П е р в ы й м у ж ч и н а.

М н е м о з и н а. В т о р о й м у ж ч и н а.

Э з о п. П е р в а я ж е н щ и н а.

К о р и н н а. В т о р а я ж е н щ и н а

Х е р е й. Т о р г о в е ц ф и г а м и.

А н т и ф о н т. Р а з н о с ч и к в о д ы.

М е н е к р е т. П р о д а в е ц п т и ц.

П и ф и я. С т а р у х а.

П р е д с е д а т е л ь А р е о п а г а.

Народ, торговцы, жрецы, гетеры, стража, нищие и пр.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Площадь в Дельфах. Посередине статуя Аполлона, бо­га-покровителя искусств, бога света и мщения, с дли­нными позолоченными волосами и кифарой в руках.

На земле у подножия н и щ и йс протянутой рукой, невдалеке скучающая г е т е р а.

Входят Э з о п и Х е р е й.

Х е р е й. Наконец-то, господин мой, мы добрались. Слав­ное местечко, нечего сказать! Стоило ли совершать такое трудное путешествие, чтобы в итоге увидеть статую бога, а у ее подножия нищего и гетеру, кото­рые, очевидно, скучают здесь с прошлых Пифийских игр? А где же толпы восторженных горожан, где горя­чие поклонники вашего литературного гения, где восторженные греческие девушки, жаждущие заполучить ав­тограф Эзопа и умереть от счастья прямо у его ног, ибо большей удачи им в жизни выпасть просто не мо­жет? Одним словом, мой господин, я не вижу здесь толпы ваших фанатов, и оттого этот город не вызыва­ет у меня большого доверия. Извините, господин Эзоп, но, по-моему, вас здесь не очень-то уважают.

Э з о п. Уважение, Херей, это такая субстанция, которой сегодня нет, а завтра появится столько, что мы не будем знать, в какой валюте ее лучше хранить: в гре­ческих талантах, индийских рупиях, или египетских динарах? Кроме того, не забывай, что от большой любви до большой ненависти бывает обычно всего один шаг. А потому выбирай всегда нечто среднее, и оста­нешься в итоге с головой на плечах, и с кошельком, в который никогда не стыдно залезть. Одним словом, Херей, выбирай середину.

Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, помнится, на острове Самосе, где вы сначала были рабом, а потом, разгадав смысл чудесных знамений, сделались свобод­ным и знаменитым, вас почитали, как почитают богов. Помнится, самосцы вас даже не хотели от себя отпус­кать, и заучили наизусть все ваши басни, повторяя их к месту и не к месту с утра и до вечера. Тогда, господин Эзоп, вы не говорили о славе в том смысле, что ее не должно быть чересчур много.

Э з о п. Тогда, Херей, я был намного моложе и не таким изощрённым. Мне казалось, что выше литературы в мире нет ничего, разве что боги, снисходительно взирающие на меня с вершины Олимпа.

Х е р е й (продолжая). Да и потом, в Сирии, у царя Креза, который записал все ваши басни и издал вашу первую книгу, – вы еще, кстати, за этот бестселлер получи­ли всегреческую национальную премию, – ведь и там, в Сирии, вы не чурались ни славы, ни уважения. Что же с вами, господин, случилось теперь? Вы что, поте­ряли весь свой задор и весь свой эзоповский пыл?

Э з о п. Нет, Херей, я не потерял ничего; ни былого задора, ни своего эзоповского пыла, заставляющего меня высмеивать всякого, кто покажется мне подозрительно скучным, или, наоборот, подозрительно самоуверенным. Во мне по-прежнему кипит божественный огонь безжа­лостного сарказма. Я, Херей, все тот же Эзоп, которого уважает толпа, и, как огня, боятся власть предержащие, справедливо опасающиеся за свою чересчур благовидную репутацию. Просто, друг мой, мне на днях исполнилось пятьдесят, – мы с тобой, кстати, выпили за это в придорожной харчевне пару-другую кружек скверной местной кислятины; пятьдесят, друг мой, целых, черт возьми, пятьдесят, и эта более чем кру­глая дата усмиряет и мой эзоповский пыл, и мой че­ресчур пылкий сарказм баснописца. Одним словом, Херей, пришло время мне задуматься о душе.

X е р е й. Побойтесь богов, господин мой! вы что, собира­етесь умирать?

Э з о п. Нет, Херей, не собираюсь, но у меня такое пред­чувствие, что нельзя слишком долго высмеивать всех и вся, ничего за это не заплатив. В конце-концов придется платить, и, возможно, эта плата окажется непосильной даже для автора множества литературных бестселлеров.

Х е р е й. Ну хорошо, мой господин, хорошо, пятьдесят лет, – это действительно выдающаяся дата. Сам я до этих лет еще не дожил, но вполне допускаю, что она заставляет задуматься о душе. Однако при чем здесь эти Дельфы, в которые мы с таким трудом притащились? При чем здесь этот прославленный город, резиденция златокудрого Аполлона (отвешивает поклон неподвиж­ной статуе) , всех девяти божественных Муз и таинственной пифии, которая загробным голосом вещает мало­понятные вещи? Вам что, было мало других греческих городов? Вы что, в них не могли размышлять о своей душе баснописца?

Э з о п. Дельфы мне нужны для того, чтобы основать в них святилище Муз и установить в нем статую Мнемозины.

Х е р е й. Мнемозины, богини памяти?

Э з о п. Да, моей божественной покровительницы и вдохно­вителя моего эзоповского сарказма. А лучшего места для такого святилища, чем Дельфы, и придумать нель­зя. Пора, наконец, Херей, отдать дань богам, – тем самым богам, которые и диктовали мне все мои знаме­нитые басни. Я слишком долго высмеивал все, что видел и слышал, слишком долго накидывался на все, что шевелится, и должен теперь хоть немного обезопасить себя, посвятив святилище божественным Музам. Ведь это они вдохновляли меня на безумие творчества.

Х е р е й. Так-то оно так, господин, но, думается мне, посетив очередной город, вы вместо того, чтобы раз­мышлять о душе, начнете по привычке высмеивать от мала до велика всех его жителей. Кидаться, одним словом, на все, что шевелится, как кидается черес­чур пылкий юноша на первую попавшуюся гетеру, встре­тившуюся у него на пути. (С интересом осматривает стоящую невдалеке г е т е р у.)

Э з о п. Поживем, мой друг, – увидим, не стоит раньше срока предвосхищать события!

Во время всего этого разговора н и щ и й постоян­но меняет позу, протягивая вперед то одну руку, то другую, то обе вместе, а г е т е р а несколько раз проходит через сцену, покачивая бедрами и демонстри­руя все свои прелести.