Черная вдова

Опыты доказали многое. Уже молоденькие каракурты имеют яд, но, конечно, соответственно своим размерам, очень слабый, отравленные им животные легко излечивались противокаракуртовой сывороткой.

Ядовитость паучков постепенно усиливается по мере того, как они взрослеют и увеличиваются в размерах.

Половозрелые самки больше всего ядовиты в первый период их жизни, затем сила их яда ослабевает, но не намного и сохраняется даже осенью до самой гибели. Те же из них, кто откладывает коконы или остается бездетным, обладают одинаковой ядовитостью, а у долго голодающих ядовитость возрастает. Самки каракурта, кусая животное, расходуют не сразу весь яд, его запасы в железах начинают истощаться только после пятого-шестого укуса, следующих друг за другом.

Американский ученый Амур в 1934 году испытал ядовитость «черной вдовы» на белых крысах. Точно соблюдая его методику опытов, я выяснил, что наш каракурт примерно в два раза ядовитее своей американской родственницы.

Две волны отравления

Рано утром в ворота фельдшерского пункта кто-то громко постучал, я услышал знакомый голос Ассудулы Ибрагимовича, заведующего районным отделом здравоохранения.

— Каракурт, доктор, скорее вставайте, поедем!

Вставать не хотелось, добрую часть ночи я пронаблюдал, как линяет каракурт. Но раздумывать не приходилось, и я, выбравшись из-под масахана, стал спешно одеваться.

Через десяток минут я уже сидел в бричке, которая, поднимая облака пыли, встряхивала нас на ухабах полевой дороги. Ассудула Ибрагимович отправлялся в очередную поездку по медицинским пунктам своего района и по моей просьбе заехал за мною.

Несколько дней, изнывая от жары, мы колесили по пыльным дорогам. Пока мой доброжелатель занимался на медицинских пунктах своими делами, я тщательно просматривал регистрацию заболеваний за несколько лет, выискивая среди множества названий недугов человека, которыми его наделила природа, один единственный, меня интересующий, под названием «укус каракурта».

Местные медицинские работники хорошо знали симптомы отравления каракуртом и всегда ставили безошибочный диагноз, если больной не догадывался сам, что с ним случилось. Мне удалось собрать регистрацию 92 случаев отравлений, произошедших за четыре года. Сложив их вместе, я построил график числа случаев по декадам. Укусы начинались в мае и заканчивались к концу июля, в августе наблюдались только единичные. График оказался двувершинным, то есть заболевания шли как бы двумя, слегка соприкасавшимися волнами.

Но разные годы могли различаться друг от друга по погодным условиям, и поэтому достоверность графика могла быть смазанной, хотя в Средней Азии с мая по август всегда ясно, солнечно и жарко, и никакие циклоны не нарушали климата знойного лета. Тогда я построил график укусов каракуртами только за один год. Двувершинность заболеваний проявилась еще более отчетливо. Случайности быть не могло. В жизни каракурта происходили какие-то события, которые дважды способствовали отравлению человека. Но какие?

Взбудораженный различными предположениями, я возвратился в Мурат-Али с твердым намерением приложить все силы для разгадки тайны двух волн заболеваний. Вершины обеих кривых отстояли друг от друга почти на целый месяц. Первая из них приходилась на середину июня, вторая — на середину июля. В быту местного населения никаких заметных изменений за это время не происходило.

Разгадку следовало искать в образе жизни каракурта.

Кто они такие?

— Вы посмотрите, кого я принес! — С загадочным выражением лица Маркел достает из кармана брюк большую пробирку. — Какой-то забавный каракурт. Такого я что-то еще не видел!

— А я видел такого каракурта вчера вечером! — огорошиваю я своего помощника, — да не успел тебе рассказать. Ты же из Пскента пришел поздно. Где ты его нашел?

— В том-то и дело, что не в гнезде, ни на паутине, а просто он бежал по дороге со всех ног, видать торопился куда-то.

Паук небольшой, темно-коричневый, с поджарым брюшком и очень длинными ногами. Спереди у головогруди на месте маленьких членистых конечностей-педипальп красуются два круглых шарика размером с пшеничное зерно. Брюшко украшено ярко-красными пятнами с белой окантовкой. Он очень элегантен, я бы даже сказал, удивительно изящен и красив.

— Неужели ты не узнал, кто это такой? — спрашиваю я Маркела. — Так это же взрослый самец! Вспомни, ножки у них хотя и без кругляшка, но уже с небольшим утолщением. Через несколько дней они должны созреть. Этот же, как и тот, которого я увидел вчера — самый ранний.

— Все это здорово! Почему же, — недоумевает Маркел, — эти так рано вылупились? Самки-то, вы сами говорите, еще молодые!

— Да, я сам немного удивлен. Видишь ли, в чем дело, я думаю самцы должны созреть на несколько дней раньше. Природа как бы дает им небольшой запас времени для поисков своих невест. У нас в Мурат-Али этот запас вроде как бы ни к чему, каракуртов много, разыскивать их не надо, через каждые десять-двадцать шагов гнезда. Но, знаешь, в природе часто расчет идет не на благополучие, а наоборот, как мы говорим, на черный день. Представь себе, каракуртов стало почему-либо очень мало, ну, допустим, один паук на квадратный километр. Как самцу разыскать свою подругу, сколько надо потратить на поиски времени!

— Здорово рассчитано! — с восхищением восклицает мой помощник, — уж не поэтому ли ноги у него такие длинные и сам он худощавый, чтобы, значит, легко было бегать.

— Вроде бы для этого, — соглашаюсь я. — Но нам с тобой теперь придется раздобыть не меньше сотни этих красавцев, чтобы испытать их ядовитость.

— Разыщем! Обязательно разыщем, — отвечает Маркел.

Домосед становится кочевником

Короткая и бурная весна пустыни закончилась. На синем небе давно уже не видно ни одного облачка, и на землю с утра до вечера безжалостное солнце льет свои жаркие лучи. Высохла земля и стала твердой. Давно отцвели цветы, трава пожелтела. Лишь полынка да кое-какие солянки продолжают зеленеть, добывая глубоко из-под земли своими длинными корнями влагу, выделяясь своим темным цветом на поблекшем светлом фоне пустыни. Выросли многочисленные кобылки и из-под ног идущего человека прыгают во все стороны. Спешно зарываются в норы черепахи, готовятся к долгому сну до будущей весны. Вывели птенчиков жаворонки и кочуют, сбившись стайками. Теперь уже не встретить и змей, греющихся на солнце, слишком жгучи лучи. Все живое ищет спасительную тень и влагу. Зато ночью жизнь пробуждается. Во всех направлениях мчатся жуки-чернотелки, мечутся фаланги, деловито и не спеша, подняв над собою хвост с ядоносной иглой, бродят скорпионы.

Кончилась оседлая жизнь у каракуртов. Один за другим пустеют жилища, где прошло их детство и юность, и заброшенные своими жильцами глубокие шапочки-логовища, висящие на паутине, постепенно разрушаются. Один за другим исчезли и те логовища каракуртов, за которыми мы вели наблюдения.

Мы бродим по холмам, оврагам и убеждаемся: пауки, повзрослев, стронулись с насиженных мест и отправились кочевать, поспешно заселяют теневые места. На склонах сухих арыков, у комлей щелистых тутовых деревьев, в норах грызунов, черепах, на склонах оврагов с нависшим дерном и особенно у оснований мелких кустиков полыни и верблюжьей колючки появляются неряшливые новые тенета. Но днем пауки сидят в своих укрытиях, никуда не отлучаются, будто такие же домоседы, как и прежде, и ничто не говорит о происходящих путешествиях. Впрочем, ранним утром на проселочных дорогах, покрытых пухлой лёссовой пылью, появились странные цепочки чьих-то маленьких следов.

Кое-где объявились самки каракурта какого-то совершенно необычного серого цвета. Почему неожиданно возникла вариация окраски паука? Вспоминаю: Россиков тоже заметил таких пауков и описал их как особенную цветовую вариацию и даже заподозрил в них представителя нового подвида.