Судебные речи

Корыстный, грязный, развратный человек, соучастник этого преступления, изобличенный собственными показаниями и показаниями других, Александровский должен понести наказание в полном объеме.

Во втором Эпизоде, по делу Маркитанта, Боришанского и Левензона проходит тот же квартет — Сенин, Шаховнин, Кузьмин и Михайлов. Здесь, как и в каждом подобном эпизоде, три группы: дающие взятки, получающие взятки и посредники, причем в роли посредника выступает человек, от которого мы могли бы ждать больше порядочности, — бывший член коллегии защитников Бродянский.

Бродянский упорно отрицает свою вину, но он полностью уличен. Нужно обратить внимание прежде всего на то, что Бродянский уличается показаниями Шаховнина. Если он хочет защищаться как юрист, — а как адвокат он этой науке обучен, — то пусть он обратит внимание на показания Шаховнина, Маркитанта, на показания Кузьмина и Боришанского и на свои собственные показания и, наконец, на свою книгу члена коллегии защитников. Все эти данные одинаково сильно, а некоторые исключительно сильно изобличают его в том, в чем он сам упорно не сознается. Обратимся раньше всего к Шаховнину. На очной ставке 25 ноября 1923 года Шаховнин твердо говорит, что он весной 1923 года получил от Бродянского шесть тысяч рублей за прекращение дела Маркитанта, Боришанского и Левензона. Никаких не может быть разговоров, что здесь — неясность, что-то недоговорено, что он, может быть, хотя и получил, но в долг для каких-нибудь специальных целей, в качестве залога. Нет, тут говорится совершенно ясно — «за прекращение дела». Кто дал? Бродянский.

Кто такой Бродянский? Член коллегии защитников. Вот как подобные люди позорят ту коллегию, которая призвана помогать нашему пролетарскому суду. Я не сомневаюсь, что ваш приговор вызовет всеобщее удовлетворение среди наших советских защитников. Бродянский отрицает факты. Бродянский признается, что давал деньги Шаховнину, но добавляет: «Четыре тысячи дал, но в долг». Тогда встает Шаховнин и говорит, что о долге не было и речи. Шаховнин признает получение от Бродянского взятки за прекращение дела в размере шести тысяч рублей. А Бродянский признает дачу ему не шести, а четырех тысяч, и не в виде взятки, а в долг. Но можно давать взятки и одалживая те или иные суммы денег. При обстоятельствах, установленных по этому делу, дать в долг — это все равно, что дать взятку, это та же взятка.

Наша ст. 114, при всем несовершенстве нашего кодекса, формулирована так, что дает право утверждать, что взяткой является всякое, в каком бы то ни было виде, предоставление выгод за выполнение или невыполнение тех или иных действий в интересах дающего. Если даже стать на точку зрения Бродянского, что он дал эти деньги в долг, но в связи с судебным делом, — а этого он и сам не отрицает, — то и тогда нужно признать, что это взятка. Но тут не может быть и речи о долге, потому что Шаховнин совершенно ясно говорит, что он получил деньги за прекращение дела и что о долге разговора не было. Может быть, Шаховнин оговаривает Бродянского? И здесь нет никаких сомнений. Имеются еще другие доказательства, например, показания Маркитанта. Мы знаем, что Маркитант на предварительном следствии показал, что он условился с Бродянским уплатить ему за защиту 3¹/₂ тысячи, причем последнюю сумму дал по окончании дела. Бродянский просил эти деньги раньше, но Маркитант ответил, что когда он кончит дело, тогда он ему уплатит.

В чем же должна была заключаться помощь Бродянского? Маркитант показывает, что хлопоты Бродянского должны были заключаться в защите его интересов на суде. И даже больше того, когда Бродянский пытался получить последние деньги раньше, ему возразили: «Когда дело будет кончено, тогда и получите». Тогда возникает вопрос: если давалось обязательство платить за защиту на суде, а суда не было, то за что же ему заплатили? Этот вопрос был поставлен Бродянскому, и он разъяснил, что благодаря его деятельности произошла скорая ликвидация дела. О том, в чем заключалась деятельность Бродянского, нужно спросить Шаховнина. Тогда мы узнаем, что она заключалась в том, что он обратился к Шаховнину «за содействием» и что дело было прекращено вследствие этого «содействия». Итак, вопрос разрешается совершенно ясно. Почему Маркитант заплатил? Потому, что Бродянский выполнил свое обязательство, дело было прекращено. А если бы он не заплатил, что бы тогда было? На этот вопрос также можно получить ответ, если слегка приподнять завесу, скрывающую от нас то, что делалось в кабинете Шаховнина. Мы увидим тогда из показаний Маркитанта, что Бродянский присутствует на допросе, который производит Шаховнин по этому делу. Если принять это во внимание, то мы сумеем сделать выводы, что между Шаховниным и Бродянским была близость, недопустимая для судебных работников, — близость, нарушающая и процессуальные законы и обычные правила государственной дисциплины. Ведь благодаря этой близости Бродянскому становилось «своевременно» известным то, что по закону не подлежало разглашению, что по закону являлось тайной!

Какой разврат вносится в работу судебных работников теми отношениями, в каких находились Бродянский и Шаховнин! Мы знаем, однако, что отношения между Бродянским и Шаховниным были гораздо более близкими и более преступными. Мы знаем, что Бродянский предупреждал Шаховнина о том, что «это» его «до добра не доведет» и что он «засыплется». Чрезвычайно характерное выражение для члена коллегии защитников и следователя. Впрочем, это не член коллегии защитников и не следователь, а просто шайка жуликов, пользующихся в сношениях между собой тюремным жаргоном. Боришанский уличает Бродянского в получении от него 3500 руб. Кстати, Бродянский сговорился получить с троих по 3500 руб., но тут взятки так перепутались, что сам Сенин не распутает. Бродянский получил 10 500 руб., а уплатил семьсот руб. и таким образом «заработал». Конечно, это делается не ради прекрасных глаз Шаховнина или Михайлова. Он посредник, и он «работает» опять-таки с корыстными целями, с целью незаконного обогащения, приобретения незаконных материальных выгод.

Если взять Боришанского, то окажется, что Боришанский тоже платил. Здесь он разыгрывает из себя совершенно невинного младенца, хотя он и рассуждает, как прожженный плут. В самом деле, у этого человека такая психология: «Я «купил» человека. Он, этот человек, должен за мои деньги мне сделать то, что обязался: мне нужен результат, и больше ничего. Если я хорошо заплачу, то результат будет такой, какой мне нужен. Все можно купить. И так как результат получается через куплю, и так как я купил, то результат должен быть и будет», — вот его психология. Так он и рассуждает. Когда мы его спрашиваем: «Вы интересовались своим делом?» — он говорит: «Нет, я не интересовался». Вы помните, он здесь вертелся, как на шарнирах, и отвечал неуклонно одно и то же. Мы знаем, что дело было прекращено. Его спросили: «Вы получили выписку?» — «За меня получили выписку». — «Вы получили выписку?» — «Не знаю, не интересовался». — Вот его ответы. Что это означает? Он пригласил адвоката (допустим, что его версия о легальном приглашении этого адвоката верна), он заплатил деньги, и интересоваться делом должен адвокат, который получает за это деньги, а ему интересоваться делом нечего.

Но Боришанский должен интересоваться делом хотя бы потому, что он знает, что адвокат на скамью подсудимых за него не сядет. Адвокат не пойдет в суд для допроса, адвокат может быть только около него, когда он будет на допросе. Значит, надо поинтересоваться, если дело легальное, а когда дело нелегальное, то адвокат сделает так, что его и не вызовут, и не арестуют, и не привлекут к ответственности, и дело прекратят. Зачем же тогда интересоваться? Деньги заплачены на определенных условиях. Ну, в конце концов, пришлют выписку. У человека, который действует легально, должно быть постоянно ощущение возможности ответственности, возможности расплаты, возможности тюрьмы. У человека, который действует нелегально, должно быть отсутствие этого ощущения, должна быть уверенность, что он не будет отвечать перед судом. При нормальном, легальном, положении дела естественно и необходимо должны быть все эти вопросы: в каком положении мое дело? в чем меня обвиняют? будет ли суд? когда суд? Но у человека, у которого этих сомнений нет и, наоборот, есть даже уверенность, что его никогда не позовут в суд по этому делу, таких вопросов быть не может. Он знает, что он «дело» купил; такая твердая уверенность получается только за взятку.