Судебные речи известных русских юристов

   Доказав, таким образом, что исследование должно быть производимо только по источникам и что было бы противозаконно основывать его на чем-либо еще ином, кроме источников, я позволю себе еще изложить, каким образом следует пользоваться этими мной же приведенными источниками. Способы и приемы пользования источником находятся в теснейшей связи с устройством суда. Каждый своеобразно устроенный суд иначе функционирует, и есть коренное различие в этом отношении между судом с присяжными, окончательно решающим дела в одной инстанции, и судом тифлисской палаты, решающим дела по апелляции. Основной тип судопроизводства по судоустройству есть суд с присяжными. К нему применены и приспособлены почти все кассационные решения, даже и такие, которые имеют самый общий характер. В суде с присяжными источники предлагаются далеко не все; здесь заботливо усекаются, так сказать, все дикие ветви; запрещено читать и собственные признания, и опыты дознания, и некоторые документы; не могут быть подвергнуты под опыты судебного следствия и вещественные доказательства. Вы, господа судьи, гораздо свободнее в этом отношении, вы рассматриваете все дело от первой страницы до последней, вы знаете его полнее, нежели присяжные, вы знаете больше, но и к источникам вы смолоду привыкли относиться критически, для вас не существует причин, заставляющих законодателя искусственно устранять те из источников, которым он не совсем доверяет. Как историк пользуется всеми ими, так и вы воспользуетесь всеми источниками и позволите мне ссылаться на всякий источник, лишь бы он имелся в деле. Но вследствие того, что вы рассматриваете дело во второй инстанции, не повторяя всего судебного следствия, знание ваше менее непосредственное, изучение менее наглядное, опыт ваш имеет более книжный, бумажный характер; каждая буква в протоколе что-нибудь весит, и вы не будете мне препятствовать, когда я буду взвешивать слова, буквы и даже запятые, уничтожая измышления, искажения истины и прикрасы в самом их зародыше.

   Кроме этих двух существенных различий, есть еще одно, третье, которому приписывают большое значение, но на которое я попрошу не обращать внимания. Оно заключается в том, что так как присяжные ничем не мотивируют своего решения, а вы обязаны мотивировать, то суд присяжных в своих суждениях несравненно смелее и решительнее, что суд присяжных может и должен брать более на свою совесть. Юстиция присяжных способна ошибаться и увлекаться, но она менее дискредитируется. Когда есть, и несомненно есть факт преступления налицо, а, с другой стороны, в обвиняемом сильнее к совершению его мотивы, удостоверенные порывы и стремления к тому, чтобы воспользоваться плодами жизни или, по крайней мере, напряженное выжидание результатов, то сотни раз я это видел и испытал, для совести присяжных этого достаточно: смело перекидывается воздушный мостик стройной аркой от преступления к мотивам, хотя бы в деле не было и малейшего следа руки обвиняемого. От вас, господа судьи, стоящих превыше страстей и увлечений, обязанных отдавать отчет в каждом вашем выводе, обыкновенно требуется, чтобы, даже при наличности факта преступления и мотивов, виновность подсудимого только тогда признавалась, когда есть какое-нибудь хотя бы малое, но удостоверенное внешнее деяние обвиняемого в преступлении, видимое проявление его воли в мире внешнем по пути к преступлению. Допустим, что Н. Андреевская удавлена и потом в воду брошена, допустим, что отысканы правдоподобные мотивы, зачем подсудимые Чхотуа и Габисония желали ее смерти? Но докажите, что по ее шее и груди проходила их рука, докажите это по отношению к каждому из них, а если не можете сделать этого, то докажите, что существовал между ними общий на умерщвление Н. Андреевской уговор. Это требование, которое всегда почти и не безрезонно ставилось по отношению к судам из техников и которое вытекает из того, что от них и ожидается всегда менее вообще осуждающих приговоров, но также, так как они сведущие судьи, менее и плачевных судебных ошибок, имеет громадное значение для тех из подсудимых, которые являются спутниками других светил, мерцают в их блеске и осуждаются заодно, по общему правилу: "да кто их там разберет!". Таковы в данном деле Габисония и Н. Чхотуа, таков был бы и Ме-литон Кипиани, если бы прокурор не составил заключение о прекращении относительно его преследования. Были на месте преступления в момент совершения его, и отчего о нем не знают? Значит виноваты.

   Я заявил, что, сообразуясь с условиями устройства и производства суда, я мог бы с полным основанием стоять на этой почве и, допуская, что могло совершиться удавление, утверждать, что виновность в нем подсудимых не доказана, не доказано их участие, что Нина А. может быть убита, но не они убийцы, что неведомые люди могли проникнуть в сад, спуститься в нем и сбросить с обрыва свою жертву в воду, что могли сторожить ее, когда она вошла в воду и стала купаться, и тогда ее удавили, и мало ли можно сделать подобных предположений, не совсем правдоподобных, но физически не невозможных. Но, господа судьи, я от этого средства отказываюсь, я его откидываю, как ненужное, я на ваших глазах сжигаю мои корабли. Я становлюсь прямо и без колебаний на точку зрения суда и усваиваю себе следующую дилемму: 1) либо Н. Андреевская утонула случайно, и тогда уголовному правосудию нечего делать; 2) либо она убита и брошена потом в воду, но убита не кем иным, как домашними, и тогда в числе этих домашних были или как подстрекатели, или как физически виновные, или, по крайней мере, как пособники и укрыватели, Д. Чхотуа и Габисония, но не Н. Чхотуа, который мог, по мнению суда, ничего не знать о преступлении и о котором мне придется говорить особо, по поводу прокурорского протеста.

   Поставив эту дилемму, я разрешаю ее прямо и ставлю как тезис, который я должен доказать и который я надеюсь доказать, тезис, в полной истине которого я глубоко убежден и который для меня яснее белого дня, а именно, что Н. Андреевская, купаясь, утонула, и что, следовательно, в смерти ее никто не виноват.

   Чтобы доказать этот тезис, пойдем за трупом Н. Андреевской с того момента, когда он отыскан в Караязе, проследим обратно тот путь, который был пройден этим трупом, дойдем до места на площадке, где найдено ее платье, до минуты, когда она рассталась с матерью, и до предшествовавших ее исчезновению обстоятельств, и при этом разборе фактов будем перебирать, как зерна в четках, все те из них, которые нанизаны одно на другое, как обвиняющие подсудимых улики. При разборе я надеюсь вас убедить, что ни одна улика не уцелеет, все они раскрошатся в мелкий песок; одни из них, из фактов, обратятся в противное тому -- небылицы, другие получат смысл безразличных, третьи -- сомнительных, и весь искусственно построенный замок обвинения превратится в марево, в мираж.

   Я кончил мои предварительные объяснения, извиняясь за их длинноту, но такова уж моя усвоенная привычка обращать прежде всего внимание на приемы и методы исследования. Во всяком исследовании они главное, они. почти все, всякая погрешность коренится в ошибочном приеме, в ложном методе.

   Засим прошу перенестись мысленно в Караяз и присутствовать при обстоятельствах отыскания и вскрытия трупа.

   22 июля 1876 г., в среду, в самый день таинственного происшествия, исчезновения Н. Андреевской, два рыбака спустились утром в Ортачалы на бурдюках. Через час, в полдень, они остановились в Навтлуге, а в сумерки прибыли в село Таклы. Одного звали Пидуа Менабди-Швили, другого -- Эстате Чиаберов, по прозванию Наташка. Таклов две: по левой стороне Куры -- Кара-Таклы и по правой -- Ак-Таклы. Возьму предположение, наиневыгоднейшее для подсудимых, именно, что они ночевали в Ак-Таклы. По протоколу судебного следствия, по словам Чиаберова -- Наташки, они ночевали не в Ак-Таклах, а в местности, находящейся близко от Ак-Таклы и называемой Кенчи-Кара. С восходом солнца (которое бывает по календарю в конце июля в 4 часа 58 минут, возьму для округления счета 5 часов) они умылись и пошли вниз, до правого разветвления Куры, к тому месту, где были расставлены еще прежде того ими сети и надо было проверить привешенные к сетям крючья. Место, где были сети и крючья, отстояло от места ночевки, как этот суд от Татарского майдана, во всяком случае более версты. Я полагаю, что минимум надо дать на путь полчаса. Итак, в пять с половиной часов утра они осмотрели сети и разошлись; Пидуа пошел вверх, Эстате Чиаберов -- вниз. Но все-таки они отстояли друг от друга на расстоянии человеческого крика. Спустя полтора или два часа, говорит Чиаберов, я услышал крик Пидуа; солнце уже было довольно, высоко. Крик был вызван видом трупа, и находка трупа произошла, таким образом, в семь или семь с половиной часов, что совпадает и со словами Пидуа: солнце не было еще очень высоко, то есть далеко было ему до апогея высоты. Труп этот плыл свободно по воде в белье и браслетах, с распущенными волосами, закрытыми глазами и ртом. Лицо белое, спокойное, как у спящего ангела; ноги были у нее раздвинуты на два вершка, руки, приподнятые вверх, у локтей огибали грудь. Эксперт по части утопленников, Пидуа, видевший более пятнадцати трупов, не вытерпел и сделал следующую индукцию, образчик эмпирической индукции, которая едва ли найдет оправдание в судебной медицине; труп: женщины всегда плывет на спине, а мужчины вверх спиной. Он плыл ногами вперед. Место, где труп отыскан, находится ниже караязского моста, следовательно, у развилин Ришакала. Рыбаки раздели труп донага и, поместив его на островке, приняли меры, чтобы дать знать властям о находке. В версте от места находки трупа, по направлению к Тифлису, в шабуровской местности, они натолкнулись на собиравшихся в город крестьян Ивана Арутинова и Гигола Каракозова, которые, хотя и собирались в город, но пришли на островок поглядеть на труп. Общее впечатление всех четверых то, что труп был свежий, чистый; а между тем тогда был уже голый; никаких решительно не было повреждений и знаков: ни на шее, ни на груди (ссадин), ни царапин, а только, говорят Пидуа и Чиаберов, что было синее пятно на левой руке. По показаниям Пидуа и Цинамзгварова, синее пятно было ниже сгиба, на самой кисти левой руки. Я прошу обратить внимание на эти совершенно согласные между собой четыре показания: это не то, что не заметили, а то, что совершенно не было никаких пятен и подтеков. Когда труп подняли, по словам как Пидуа, так и Арутинова, изо рта вылилась кровь красноватая, как бы разбавленная водой. Пидуа говорит, что жидкости вытекло несколько капель, а Арутинов говорит -- ложки две.