Русский язык в зеркале языковой игры

На словах необходимость экспериментирования в синхронических исследованиях признаётся, по-видимому, всеми российскими лингвистами, на деле, однако, возможности этого метода до сих пор используются недостаточно. Зарубежные исследования по грамматике, семантике, прагматике — это, как правило, се-

рия экспериментов над несколькими, тщательно подобранными примерами и интерпретация полученных результатов. В России работа по современному языку в рассматриваемом отношении мало отличаются от работ по истории языка: и в тех и в других приводятся большие списки примеров из обследованных текстов и сама величина списка расценивается как доказательство правильности развиваемого положения. При этом: игнорируется то обстоятельство, что в реальных текстах анализируемое явление нередко искажено воздействием добавочных факторов. Мы забываем предостережение А. М. Пешковского, который отмечал, что было бы ошибкой видеть, например, в союзе и выразителя распространительных, причинно-следственных, условно-следственных, противительных и т. п. отношений; это означало бы, что «в значение союза просто сваливается все, что можно извлечь из вещественного содержания соединяемых им предложений» [Пепшовский 1956:142], Исследователь языка попадает при этом в положение химика, который для химического анализа какого-то металла брал бы куски его руды разного минерального состава ^приписывал наблюдаемыеразлит чия самому металлу. Очевидно, химик возьмет для! своего опыта чистый металл, лишенный примесей. Мы также должны оперировать тщательно подобранными* примерами, по возможности исключающими:воздействие добавочных факторов^, и экспериментировать с этими примерами (например, заменять слово его сино^-нимом, изменять тип речевого акта, расширять фразу за счет диагностирующего контекста и т. п.).

2. Сказанное выше отнюдь не означает, что автор—противник сбора текстового материала. В исследованиях по диахронии, по стилистике и т.д. он необходим. Да и при изучении современного языка примеры из текста— это полезная отправная точка и ценный иллюстративный материал. Однако сбор текстового материала не должен стать самоцелью. Это не лишенное приятности занятие дает не так уж много: по Маяковскому, «в грамм добыча, в год труды». При изучении живого языка упор должен быть сделан на лингвистическом экспериментировании. Мы сэкономим время и добьемся лучших результатов. Об этом хорошо сказал Ю. Д. Апресян: «Можно десятилетиями собирать факты и ни разу не заметить семантического секрета слова, который оно мгновенно отдает в условиях острого эксперимента» [Апресян 1971:34].

3. Важным видом эксперимента, являются наблюдения над «отрицательным языковым материалом» — аномалиями (высказываниями, противоречащими языковой интуиции). Т. В. Булыгина и А Д. Шмелев отмечают (со ссылкой на Т. Куна), что в науке нередко открытие начинается с осознания аномалии [Булыгина — Шмелев 1997:438]. «...игра в нарушение семантических и прагматических канонов имеет своей целью вникнуть в природу самого канона, а через него и в природу вещей» [Арутюнова 1988: 303]. Разумеется^необходима осторожность при интерпретации результатов. Результаты, которые резко противоречат существующим представлениям («ни в какие ворота не лезут»), требуют тщательной проверки. Не исключено, что мы имеем дело с ошибкой эксперимента. Как заметил Э. Даль, «если мой градусник показывает, что у меня температура 43^вС, то я заключу отсюда не то, что прежние теории относительно возможных колебаний температуры человеческого тела не верны, а то, что мне следует купить новый градусник» (цит. по: [Булыгина — Шмелев 1997:437]).

3-1789

Ю. Д. Апресян предложил единую шестизначную экспериментальную шкалу для измерения степени языковой неправильности: правильно — (+), допустимо — (-), сомнительно — (?), очень сомнительно — (??), неправильно — (•), грубо неправильно (**). Языковая игра (ЯИ) располагается, как правило, в верхней части шкалы, это обычно небольшие оттслонения от нормы или даже просто некоторая необычность, например «сгущения», перенасыщение какой-то не слишком частой языковой особенностью—типа Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное (ср. [Норман 1987]). Сильные отклонения от нормы и грубые неправильности в художественной речи редки, а в авторской — крайне редки. Есть, однако, одно исключение — пародия.

4. Дж Китчин видит в пародии «реакцию носителей расхожих представлений... В социальных вопросах — это защитник респектабельности, в литературе — установившихся форм» (цит. по: [Новиков 1989:134]).

Строки А Ахматовой Я на правую руку надела / Перчатку с левой руки М. В. Панов в замечательном (к сожалению, так и не опубликованном) курсе лекций по языку русской поэзии назвал «камертоном» поэтики акмеизма. Но как жадно, не брезгуя повторами, набросились на эти строки пародисты, привыкшие к абстрактной поэтике символистов! Вот лишь некоторые из пародий:

Только вздрогнула:—Милый! Милый!

О, господь мой, ты мне помоги!

И на правую руку стащила Галошу елевой ноги (С. Малахов).

Стынут уста в немой улыбке.

Сон или явь? Христос помоги!

На ногу правую по ошибке,

Надела туфель елевой ноги (В. Зоргенфрей).

Но теперь, уступивши мужскому насилью,

Я скорблю глубоко!.

Л на бледные ножки надела мантилью,

А на плечи—трико~

(Дон Аминадо).

Следует добавить: пародия —это и защитник установившихся языковых форм. Пародист зачастую отталкивается от некоторой языковой (намеренной или ненамеренной) аномалии или необычности в пародируемом тексте, усиливая ее —зачастую до степени грубой неправильности. Получается «аномалия в квадрате». Таким образом, пародии очень интересны при лингвистическом исследовании нижней части шкалы аномальности, той, которую Ю. Д Апресян обозначает знаками (*) и (**).

5. Эксперимент должен стать для лингвиста, исследующего современный язык, столь же обычным рабочим приемом, каким он является, например, для химика. Впрочем, то, что он занимает скромное место в лингвистических исследованиях, отнюдь не случайно. Эксперимент требует определенных навыков и немалых усилий. Поэтому, нам кажется, особенно важно использовать эксперимен-

тальный материал, который уже имеется, «лежит под ногами». Мы имеем в виду языковую игру.

Парадоксальный факт: лингвистический эксперимент гораздо шире, чем лингвисты, применяют (уже многие столетия, если не тысячелетия) сами говорящие— когда они играют с формой речи.

В качестве примера можно привести серию экспериментов О. Мандельштама с местоимением такой, указывающим на высокую степень качества (напр., он такой сильный). Вот строки из юношеского стихотворения 1909 г.:

Дано мне тело — что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим.

Здесь несколько необычно сочетание местоимения такой с прилагательным единый и особенно с местоимением мой. Сочетание таким моим представляется допустимым, поскольку по смыслу оно близко к «вполне нормальным» сочетаниям типа таким родным. Однако Мандельштам сам отчетливо ощущал необычность этого сочетания и неоднократно использовал его в юмористических стихах, в своего рода автопародиях:

Мне дан желудок, что мне делать с ним,

Таким голодным и таким моим? (1917 г.)

[Комический эффект создается за счет сужения и снижения самой темы, сведения ее к проблемам желудка.]

Или: Неунывай,

Садись в трамвай,

Такой пустой,

Такой восьмой- (ок. 1915 г.)

Комический эффект вызван сочетанием местоимения такой с числительным восьмой,, которое трудно осмыслить как качественное прилагательное. Словосочетание такой восьмой аномально, но не бессмысленно: в результате игры возникает новый смысл. Дело в том, что в отличие от первых, «престижных», выделенных числительных (ср. первая красавица, первый парень на деревне, первым делом)I, числительное восьмой — невыделенное, «заурядное», и тем самым, сочетание такой восьмой приобретает смысл ‘такой обычный, заурядный’.