Лингвистика измененных состояний сознания

Подчеркнем, что такой подход ведет к отрыву наук о мышлении от тонкого и всесторонне разработанного аппарата современной теоретической лингвистики, что немедленно влечет за собой возникновение в принципе устранимых с точки зрения лингвиста противоречий и методологических трудностей. Следует вместе с тем признать, что в рамках лингвистики не проводилось попыток разобраться в этом хаосе эмпирических наблюдений. Так, даже упоминание о проблемах языка при измененных состояниях сознания отсутствует в авторитетных компендиумах психолингвистики, выпущенных под редакцией Т. Сибеока (1974), Д. Слобина (русский перевод 1976 г.), X. Хальбе (1976), Дж. Мортона и Дж. Маршалла (1977), Ф. Экмана (1977), Д. Фосса и Д. Хейкса (1978), Д. Ааронсона и Р. Рибера (1979), Ж. Придо (1980), А. Пейвио и А. Бегга (1981), Ш. Розенберга (1982), М. Стаддерт-Кеннеди (1983), в материалах дискуссии о перспективах психолингвистики, проведенной в начале 80-х годов при участии Н. Хомского, Ч. Ос-гуда и Ж. Пиаже [149], в издаваемом Т. Слама-Казаку «Международном журнале психолингвистики», в начатом Массачусетским технологическим институтом в 1983 г. долгосрочном научно-исследовательском проекте психолингвистики под общим руководством Д. Каплана.

С наш«й точки зрения, закономерности построения языка при

9

измененных состояниях сознания заслуживают пристального внимания. Прежде всего практика требует создания стандартного 'письменного теста, позволяющего по данным логико-грамматической структуры речи испытуемого дать обоснованный прогноз типа и характеристик измененного состояния сознания, которое возникнет у него при необычных условиях существования. Такая задача, особенно важная для массового отбора лиц, направляемых для работы в горы или в море, а также операторов сложной техники или абитуриентов, готовящихся к такой деятельности, до сих пор даже не была поставлена в лингвистике. С другой стороны, измененные состояния сознания органически присущи речи любого человека в той же мере, в какой стресс и подобные ему факторы неотъемлемо присущи мышлению в целом. Если, к-ак мы попытаемся показать ниже, в этих условиях можно наблюдать какие-либо общие, ранее не выделявшиеся наукой языковые образования, то эти данные заслуживают скорейшего освоения такими подходами теоретического языкознания, как сравнительно-исторический и сопоставительно-типологический.

Сказанное позволяет считать назревшей постановку массового эксперимента, дающего возможность на основе изучения всех типов естественно возникающих или искусственно вызванных измененных состояний сознания обобщить закономерности построения основных уровней языка, согласованные с результатами исследования ведущих наук о мышлении. В таком эксперименте, поставленном на материале речи около полутора тысяч человек согласно разработанному автором и излагаемому в настоящей работе подходу, обоснованы ведущие закономерности языков номинативного и эргативного типов, проявляющиеся при измененных состояниях сознания. Исходя из этого, был составлен тест для прогноза по данным речи характера приспособления испытуемых к необычным условиям существования, внедренный в настоящее время в практику и впервые в лингвистическом тестировании показавший удовлетворяющую специалистов по массовому отбору эффективность, а в теоретическом плане начато лексико-грамматическое описание языковой структуры глубинных слоев русского языка.

На этой основе нами в 1983 г. [77, с. 152] был предложен термин «лингвистика измененных состояний сознания» со своими предметом и методом, принципами теоретического построения и практического применения (обсуждение термина см. [66, с. 88]). Важным методологическим принципом лингвистики измененных состояний сознания как части советского теоретического языкознания является положение о внутреннем единстве естественного языка как средства реализации мышления, обусловленном социумом и основывающемся на низших физиологических механизмах, при безусловном примате социума [52, с. 19—25]. Следствием этого принципа является рассмотрение измененных состояний сознания как удобного и конструктивного материала, на котором, хотя и в своеобразной форме, наблюдаются те же компоненты языка и речевого мышления, которые с древнейших времен стоят

10

в центре внимания языковедов и которые послужили основой для плодотворных теоретических обобщений, проведенных в рамках советской лингвистики (более подробные библиографические указания см. [81]).

ПРЕДМЕТ И МЕТОД

Важным аспектом языкознания является онтогенетический анализ, в частности возможность обнаружения в развитии языка периодов или состояний, при которых его категории наиболее ярко обнаруживают особенности своего построения. До сих пор внимание лингвистов сосредоточивалось преимущественно на одной грани процесса — рождении и восходящем развитии языковой способности. Так, наблюдения над детской речью приводят к выделению грамматических универсалий, присущих определенным периодам овладения языком, — например, синтаксических структур, типичных для детской нормальной речи в определенном возрасте [159, с. 189 — 215]. Казалось бы, на примере наблюдаемых здесь элементарных закономерностей можно прояснить многие из неразрешенных в настоящее время проблем, поставленных исследованием «взрослого», развитого языка. Однако в желаемых масштабах этого не происходит, поскольку уже на самых ранних ступенях естественного развития язык предстает как целостная система уровней, категорий и связей, не менее трудная для анализа, чем на других стадиях развития. В связи с исследованием детской речи Ф. де Соссюр писал: «... величайшим заблуждением является мысль, будто в отношении речевой деятельности проблема возникновения отлична от проблемы постоянной обусловленности. Таким образом, мы продолжаем оставаться в том же порочном кругу» [72, с. 47]. Разумеется, попытка обнаружить некие «первоэлементы» языка была бы наивной, не учитывающей неотъемлемо присущей ему целостности. Однако, может быть, в развитии языка все же существуют периоды, когда интересующие лингвистов его категории наиболее ярко обнаруживают особенности своего построения? С нашей точки зрения, не меньший интерес, чем восходящее развитие, представляет противоположный аспект этого процесса — распад и исчезновение языка, сопровождающие дис-солюцию (распад) сознания. Диссолюция языка занимает обычно несравненно меньше времени, чем овладение им, и может наблюдаться в лабораторных условиях, при временном отвлечении от факторов типа влияния социума. Процесс диссолюции обычно не мгновенен, что и делает возможным наблюдение речевой деятельности больных, находящихся на стадии ее постепенной потери. Лингвистическая наука располагает здесь трудами по афазии — начавшей описываться еще в Древнем Египте — получившими особенное развитие в последние десятилетия. Признавая важность этих исследований, нужно подчеркнуть, что их объектом являлась речевая деятельность при грубых локальных повреждениях мозга.

И

Следовательно, здесь наблюдался глобальный дефект речи, в борьбе с которым естественные ресурсы мозга, обычно передающего функции поврежденного участка другим своим отделам, были явно недостаточны. Не случайно в этих экспериментах тип языковых нарушений в принципе позволял указать на место поврежденного участка в мозгу [41, с. 56; 131, с. 60].

Для языковой способности, «разлитой» по всему мозгу, такое однозначное соответствие трудно признать естественным. Стремление преодолеть эти сложности привело лингвистов к изучению дефектов языка при самопроизвольно возникающих в мозгу психических заболеваниях — прежде всего различных видах шизофрении. Распад языковой способности и защитные меры, принимаемые против него мозгом, являются здесь уже совершенно естественными, почему и наблюдаются не обрывки нормальной языковой структуры, а целостное, хотя и патологическое, формирование. Такое положение дало ряду современных исследований возможность эксплицитно строить для соответствующих заболеваний типичные «грамматики» («язык шизофрении», «язык депрессии») — лингвистические структуры, характерные для того или иного психического заболевания [105; 124]. Заметим, однако, что при этом все основные категории не выводились из наблюдения, а брались из уже готовых схем (прежде всего порождающей грамматики), что зачастую затемняло существенные особенности изучаемой речи. Кроме того, в таких опытах изучалась статичная, задержавшаяся на одном уровне распада языковая способность, характерная лишь для данного заболевания и весьма проблематично связанная с языковыми универсалиями. Поэтому данные методики не раскрывали существенных особенностей нормального построения языка. Негативные последствия такого положения сказались достаточно отчетливо: ряд специалистов по мышлению отказались от использования языка в своих тестах [94], многие видные лингвисты высказались в пользу создания особой психолингвистики, не связанной с традиционным языкознанием [113]. С другой стороны, видящие всю ценность достижений последнего языковеды стали выдвигать положение о принципиальной невозможности эксперимента в языкознании [136, с. 215].