Литература Древней Руси

И многи труды и победы по правой вере показаста,

а с погаными половци часто бьяшеся за святыа церкви и православную веру,

а отчину свою от супостат велми без лености храняша.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» получила широкое распространение в древнерусской книжности. По наблюдениям Д. С. Лихачева, она представлена одиннадцатью редакциями и сохранилась в более чем 60 списках.

«Задонщина». 8 сентября 1380 г. на Куликовом поле, на правом берегу Дона у впадения в него реки Непрядвы, [81] произошла битва между русским войском, возглавляемым великим князем московским Дмитрием Ивановичем, и татарской ратью под командованием хана Мамая. Битва была жестокой и кровопролитной, в какой-то момент враги завладели инициативой, прорвав строй передового полка, но своевременное введение в бой русского резерва — «засадного полка» — решило его исход; татары были обращены в бегство.

События 1380 г. (подготовка татар к походу на Русь, переговоры Мамая с его союзниками — литовским князем Ягайло и рязанским князем Олегом, сборы русского войска, сама битва, возвращение Дмитрия Донского в Москву, гибель Мамая) описаны в летописях. Наиболее подробный рассказ содержится в летописях середины XV в. — Софийской первой и Новгородской четвертой. Однако краткое сообщение «о побоище иже на Дону» читалось, вероятно, уже в летописном своде начала XV в. (Троицкой летописи, сгоревшей в 1812 г. в Москве).

Победе над Мамаем в Куликовской битве посвящены и два литературных памятника: «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». [82]

«Задонщина», как и «Слово о полку Игореве», которому подражал ее автор, не стремится последовательно описать весь ход событий, ее цель иная — воспеть победу русских, прославить великого князя московского Дмитрия Ивановича и его брата — серпуховского князя Владимира Андреевича. Именно эта основная идея, возможно, и побудила автора «Задонщины» не только подражать «Слову» в отдельных образах, но и последовательно, каждому звену рассказа о поражении русских на реке Каяле противопоставить эпизод нынешней победы. Перенося в свой памятник иной раз те же самые образы в той же последовательности, в какой они встретились ему в «Слове», автор «Задонщины» чрезмерно усложнил и запутал композицию своего произведения, а в ряде случаев вступил в противоречие с логикой собственного сюжета.

Но часть неясных чтений «Задонщины», возможно, возникла уже в процессе ее литературной истории или объясняется дефектностью дошедших до нас немногочисленных ее списков. [83] Так, например, вступление «Задонщины» во всех четырех списках, где оно присутствует, различно, а кроме того, во всех этих списках в одном и том же месте текст несомненно испорчен. Если принять предложенную реконструкцию вступления [84], то его композиция примет следующий вид.

Автор призывает прославить Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, но прежде вспомнить «первых лет времена» и киевского «гудца» Бояна, воспевавшего первых русских князей. С Киевских гор окидывает автор взором Русскую землю и пределы «жребия Симова» (согласно Библии, от Сима, сына Ноя, произошли восточные кочевые народы), где «родися хиновя (след «Слова»!) поганые татаровя бусурмановя. Те бо на реке Каяле (снова след «Слова»: Каяла перепутана с Калкой) одолеша род Афетов (русских). И оттоля Руская земля седит невесела, а от Калатьския рати до Мамаева побоища тугою и печалью покрышася, плачющися, чады своя поминаючи: князи и бояры и удалые люди».

Итак, автор «Задонщины» видит в Куликовской битве важный исторический рубеж: поражением на Калке началось время «туги и печалью», с битвой на Куликовом поле оно кончилось.

Композиция основной части «Задонщины» находится в сильной, можно сказать, рабской зависимости от композиции «Слова». При этом в «Задонщине» очень мало действия, но зато много места занимают диалоги, прообразом которых явился единственный (и там совершенно уместный!) диалог Игоря и Всеволода в «Слове». В «Задонщине» сначала воодушевляют друг друга Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич, затем братья Ольгердовичи призывают, собрав «храбрых удальцев», «посмотреть быстрого Дону» [85] и испить из него воды; [86] потом в свою очередь Дмитрий Иванович и Владимир Андреевич расхваливают свою «сведому дружину» и т. д. Даже во время самого боя князья продолжают обмениваться воодушевляющими призывами, подчас весьма неуместными. Так, выехавший из засады со своим полком Владимир обращается (это в самый-то критический момент боя!) к Дмитрию Ивановичу: «Брате князь Дмитрий Иванович, то ты еси у златошна времени железная забрала. [87] Не уставай, князь великий, с своими великими полкы, не потакай лихим крамольникам...» (? — О. Т.). Дмитрий же в свою очередь обращается к боярам: «То ти, братие, наши московъскыя сластныа меды и великия места. Туто добудете себе места и своим женам» (?). И уже совсем странна фраза о том, что «поскакивает князь великый Дмитрий Иванович с своими полкы за Дон с всею силою»: ведь битва уже давно идет за Доном на Куликовом поле.

Поэтический плач Ярославны в «Задонщине» разбит на реплики, которые произносят княгини, боярские и воеводские жены, причем именуются они с совершенно противоречащей поэтическому духу памятника обстоятельностью: «Тимофеева жена Волуевича Федосья», «Ондреева жена Марья да Михайлова жена Оксенья». «Это почти официальная реляция о плаче жен — жен официальной московской бюрократии», — охарактеризует это место «Задонщины» Д. С. Лихачев.

Д. С. Лихачев отметил и стилистическую неоднородность «Задонщины» — в ней обнаруживается и стилистический слой, близкий к «Слову», стилистический слой «делопроизводственного характера» и, наконец, фольклорный слой. Первые два слоя находятся между собой «в резком диссонансе», в результате, если считать, что стиль «Задонщины» создан ее автором, то окажется, что автор механически соединил высокий, поэтический стиль с крайне сниженным стилем деловых документов, «соединил поэзию с бюрократической прозой, на что не решался ни один экспериментатор в мире, разве только в пародиях, в юмористических произведениях». [88]

Эта композиционная неуклюжесть «Задонщины», ее режущая глаз разностильность, обилие «темных мест», непонятных и бессмысленных чтений не соответствовали высокому уровню русской литературы XV в., и именно этим объясняется, возможно, редкость и неисправность списков «Задонщины».

«Сказание о Мамаевом побоище». Зато огромной популярностью пользовалось другое произведение о Куликовской битве — «Сказание о Мамаевом побоище». Это подлинный шедевр русской исторической прозы. «Сказание» — историческая повесть, но это прежде всего литературный памятник.

Начало «Сказания» торжественно, как похвальное слово: «Хощу вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всем православным Христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи...»

О замысле Мамая напасть на Русь рассказывается на широком историческом фоне: автор вспоминает и библейских героев Гедеона и Моисея, и римского императора Тита, и византийского Юлиана Отступника. Велеречивы послания, которыми обмениваются Мамай и его союзники — рязанский князь Олег и литовский князь Ольгерд. Олег и Ольгерд рассчитывают, что Дмитрий Иванович «отбежыть с Москвы в Великый Новгород или на Белоозеро, или на Двину», а они умилостивят Мамая «большими дары» и разделят между собой «княжение московское». Но автор «Сказания» ни на минуту не дает усомниться в безнадежности этих дерзких помыслов: «Они же скудни умом възрадовашася... а не ведуще того, яко бог даеть власть, емуже хощеть».