Между двух стульев

Когда его не стало видно за толщей воды, у Петропавла даже сердце защемило. Вот ведь несчастье: пусть Смежная Королева двойственна, пусть Тридевятая Цаца за сколько угодно километров отсюда, но они хоть есть, а тут… надо же, такая глыба – и виден, и слышен, и осязаем, и целостен, ан – нету его, не существует!

Петропавел всплакнул бы, если б не шторм. Но времени терять было нельзя, и, покинув ХАМСКУЮ ОБИТЕЛЬ, он устремился наверх – навстречу спасительной волне.

Глава 10.

Милое искусство, коварное искусство

Пока Петропавел соображал, какая из волн спасительная, одна волна накрыла его с головой, и, вспомнив о том, что он смертен, бедняга даже глупо выкрикнул в пространство: «Спасите!» – но, как ни странно, получил ответ.

– Не шуми, – сказали ему, – и так ничего не слышно.

– Спасите! – шепотом повторил он, хотя, может быть, из-за волн вокруг никого видно не было.

– Что ты имеешь в виду? – раздался возле самого его уха тихий противный голос. Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса.

– Это самое и имею в виду! – возопил он. – Спасите, имею в виду.

– Да не шуми ты! – цыкнули сверху. – Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего вопить… Но я хочу знать фактически, каково значение предложения «Спасите!». Ты говоришь, что оно и означает «Спасите!». Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен – и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения, ну? Что ты подразумеваешь?

Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично:

– То и подразумеваю, что говорю.

– Непонятно, – послышалось в ответ. – Всегда говорят одно, а подразумевают совсем другое. И этим твоим «Спасите!» тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь – что-нибудь типа «Помогите мне… укажите путь, составьте компанию будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче…». Но ведь не исключено и другое: «Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!» Таким образом, – мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста.

– Прекрати эти издевательства… – задыхался Петропавел, – мне сейчас не до подтекста!

– Ты торт слоеный ел когда-нибудь? – невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. – Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть «Спасите!» – высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово «спасите» – это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним – разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента – подлинной сущности высказывания: в данном случае ее можно выразить словами «больше всего на свете мне дорога собственная шкура»… А крем – это еще не весь торт.

Петропавел давно уже не слушал и молча боролся со стихией.

– Почему ты молчишь? – в самое ухо спросили его.

– Не люблю… разговаривать… в шторм.

– О, это лучше! – похвалил голос.

– Слушай, отвяжись, а? Я не разговариваю с теми, кого не вижу.

– А ты считай, что это телефонный разговор!

– Идиот! – рявкнул Петропавел. – Чего ради – по телефону… в воде?

– Пожалуй, – согласился голос. – Ладно, начинай считать волны. Шестая волна вынесет тебя на берег. Он уже близко.

…Шестая волна вынесла Петропавла на берег, а на седьмой волне кончился шторм. Петропавел раскинул руки и закрыл глаза.

– Отдыхаешь? – тут же услышал он возле себя.

– Спасибо, я очень обязан тебе, – сказал Петропавел в никуда. – Ты кто? Мы ведь не познакомились в море.

– Таинственный Остов, – был ответ. – Разве не видно?

– Не видно.

– Правда, что ли, не видно? – ужаснулся голос. – Но ведь речь моя позволяет тебе предположить наличие некоторого тела!

– Позволять-то позволяет…

– Ну, если есть какие-то сомнения, предположи хотя бы наличие духа, – ограничился Таинственный Остов. – Пусть я буду метафизическая субстанция… говорящая метафизическая субстанция. В конце концов язык – тоже форма существования. Можно ведь существовать в языке, не существуя в действительности: так многие делают. Разреши и мне.

– Пожалуйста, – разрешил Петропавел, – существуй как хочешь.

– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался дотошный собеседник.

– Это и имею в виду.

– Так-таки это и имеешь?

– О господи, – вздохнул Петропавел, – как с тобой трудно говорить!

– Можно подумать, что говорить вообще – просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь!

– Само собой, – наставил его Петропавел, – ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что-нибудь вообще.

– Что ты имеешь в виду? – испугался Таинственный Остов.

– Я всегда имею в виду то, что говорю. – Петропавел утомился.

– Можно подумать, что это всегда от тебя зависит. Ты, значит, умнее Тютчева?

– Я? Умнее… Тютчева? Но я такого не говорил. – А при чем тут Тютчев?

– Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: «Нам не надо предугадать, как наше слово отзовется». А послушать тебя – так получается, что предугадать это очень легко. Стало быть, ты умнее Тютчева.

Петропавел молчал.

– Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, – поставил диагноз Таинственный Остов.

– Слушай, – довольно миролюбиво предложил Петропавел, несмотря на то что злость уже била в нем ключом, – давай разойдемся по-хорошему. Мне совершенно не улыбается выслушивать все это… тем более от собеседника, которого я даже не вижу.

– Что ты хочешь этим сказать? – возмутился Таинственный Остов. – Бестактно намекать на физические недостатки кому бы то ни было!

– Во-первых, не тебе говорить о такте. – Петропавел позволил-таки себе минимальный протест. – А во-вторых, я ни на что не намекал. Мне это вообще не свойственно.

– Да уж, – почти успокоился Таинственный Остов. – Я заметил, что ты чрезвычайно плоско выражаешь свои мысли. Стало быть, ты вряд ли достиг совершенства в искусстве импликации… то есть подразумевания. И не удивительно, что, имплицируя… подразумевая какой-нибудь смысл, ты хорошо отдаешь себе в этом отчет. Простые смыслы легко имплицировать: например, вместо просьбы «Подайте, пожалуйста, соль» можно обойтись замечанием «Суп совсем несоленый» – и вам сразу подадут соль. Но это чепуха. Впрочем, более тонкие вещи тебе недоступны.

– Ну-ну… – поощрил его Петропавел, потому что Таинственный Остов ненадолго умолк. – Продолжай обвинения.

– Я тебя ни в чем не обвиняю, я даже завидую тебе как человеку поверхностному. Блаженны нищие духом – и блаженны, пусть в меньшей степени, – нищие ухом, которые и не ведают, в какие дебри может завести язык, которые вовсе не слышат доброй половины смыслов в доброй половине слов! Они просто открывают рты – и говорят, точно так же как открывают те же рты – и едят… А язык – деликатная штука, правда, знают об этом немногие – горстка хороших поэтов. Ты к ним не относишься.

– Пусть это тебя не волнует, – пожелал собеседнику Петропавел.

– Меня это и не волнует, – успокоил его Таинственный Остов. – Меня другое волнует – Язык. На носителей языка – и на тебя в том числе! – мне начхать. А вот Язык – жалко. Язык – это растение нежнейшее, капризнейшее! Он – как садовая роза, которая хранит в себе воспоминания о бесконечном числе метаморфоз, о непрерывных преобразованиях многих и многих поколений дикой розы. И Язык – он тоже кое-что хранит в себе: национальную историю, национальную культуру. Ведь у слов прекрасная память… Они помнят, кто, когда, сколько раз и в каких значениях употреблял их с тех самых пор, как стоит мир. Любое слово обросло уже бессчетным множеством смыслов – и его невозможно употребить так, чтобы реализовался лишь один из них. А потому независимо от того, хочется мне подразумевать или нет, я все равно что-нибудь да подразумеваю… Ты же пытаешься низвести язык до первобытного уровня, отбрасывая все, что он накопил в себе. Ты берешь в руки ножницы и начинаешь постригать лепестки розы. Какое счастье, что Язык не принадлежит тебе! Впрочем, он не принадлежит никому: его можно портить, но испортить нельзя…