Семь раз проверь... Опыт путеводителя по опечаткам и ошибкам в тексте

С болезненной неприязнью относились ко всяким самочинным исправлениям бережно отделанных строк Бальзак и Байрон, Тургенев и Флобер, Блок и Маршак. Нам понятна и даже симпатична неуступчивость братьев Гонкур, которые записывали в своем «Дневнике»: «Господин Дидо-сын присылает нам первую корректуру второго издания „Марии-Антуанетты“, обращая наше внимание на поправки корректора. Смотрим корректуру — и находим в предисловии, где мы взвесили каждое слово, просьбу изменить текст в четырех местах. В ответ на эту наглость мы взялись за перо и написали: Наша книга будет издана так, как она есть, а относительно наших фраз позвольте вам сказать, что „sint ut sunt, aut non sint“. („Пусть будет так, как есть, или не будет вовсе“)» [ 36, с. 191].

Не следует, разумеется, смешивать правомерное желание авторов видеть свои слова в печати неискаженными с упорством в отстаивании разных орфографических прихотей, а то и вовсе неверных написаний. Если бы на то пошло, то зачем бы понадобились редакторы, а корректорам только и оставалось бы дела, что смиренно черкать в оттисках типографские ошибки. Было бы это на пользу читателям, а в конечном счете и самим авторам? Бесспорно, нет. Поэтому необходимую гибкость должна проявлять и та и другая сторона. Но никак нельзя уступать в таких вопросах, от которых зависит понимание книги читателем. Язык печати — это прежде всего общепринятый литературный язык. Исчерпывающая характеристика последнего дана в известном труде Д. Н. Ушакова: «Литературный язык, как и всякий общий, отличается от народного тем, что подчиняется известному сознательному контролю... Это и понятно: для автора, который всегда желает быть понятым возможно большим кругом читателей, целесообразно писать так, а не иначе, не потому, что так говорят в его время и в его местности, а потому, что так писали уже до него... На литературном языке по необходимости приходится выражать больше понятии, чем на любом живом говоре языка» [ 113, с. 117].

Выходит, что в интересах самого же автора придерживаться по возможности общедоступных норм литературного языка. Попытки пренебречь хотя бы орфографическими правилами не приведут ни к чему иному, кроме конфуза. В неловкое положение поставил себя один писатель, взявшийся рассеять недоумение читателей по поводу неразберихи в написании названий улиц и проспектов, находящихся на Охте — известной в литературе старой окраине Ленинграда. Заметив, что производные от слова «Охта» часто пишут с буквой «е», он и предложил признать это написание единственно правильным.

К сожалению, ни писатель, ни редакция печатного органа, опубликовавшего его ответ читателям, не догадались заглянуть в поныне действующие и никем не отмененные «Правила русской орфографии и пунктуации» 1956 года. В параграфе 29 на с. 18 они бы нашли четко сформулированное правило написания прилагательных с окончаниями -инский или -енский, причем в качестве примеров даны: жиздринский, ялтинский, охтинский и т.д.

Вот уж подлинно «не заглянув в святцы...»! С горечью все чаще замечаешь, что «отклонения» от «юридически» зафиксированных норм вызываются не столько языковой прихотью, желанием пооригинальничать, «запустить» на странице что-нибудь замысловатое и необычное, сколько нетвердым знанием элементарных норм и правил грамматики.

Разумеется, мы говорим об общих правилах, не забывая, что в литературном языке, как и во всех видах искусства, есть особые тонкие нюансы, не подлежащие регламентации. Что получится, если знаменитое каренинское словечко «пелестрадал» кто-нибудь попытается исправить в согласии с орфографической нормой? Пропадет вся тонкость социально-психологической характеристики, которую Л.Н. Толстой уложил в одно «неправильное» слово.

Л. В. Щерба заметил: «Когда чувство нормы воспитано у человека, тогда-то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от нее у разных хороших писателей». Развивая дальше ту же мысль, М. В. Панов писал: «Если существует строгая норма, например, орфографическая, если она неуклонно выполняется, то продуманные и обоснованные отступления от нее сразу будут замечены и по достоинству оценены читателем (как средство выразительности, как художественный прием). Напротив, когда в письме разнобой, то невозможна и игра на отступлениях от нормы. Как можно увидеть узор на стене, если вся стена в пятнах, выбоинах и подтеках?» [ 83, с. 38].

Действительно, в ряде печатных произведений поди разбери, где «словесный узор», а где заурядная опечатка! Вот в какие запутанные дебри увлек нас, казалось бы, несложный вопрос о «разночтениях в тексте», о различии между ошибкой и опечаткой.

Логика... опечаток

Чем больше накапливается наблюдений за трансформациями печатного текста, тем явственнее в нестройном хоре опечаток и ошибок проглядывают какая-то определенная последовательность... и порядок. Что касается собственно опечаток, то не нужно быть пророком, чтобы заранее знать, когда и при каких условиях они появляются. Обратимся прежде всего к технике, поскольку она играет большую роль во многих происшествиях с печатным словом. Опытный мастер машинного набора, один из старейших работников типографии газеты «Правда» Е.И. Хлусов причины, вызывающие ошибки в наборе, разделяет на три группы. В первую группу входят ошибки, причина которых — недостаточная квалификация наборщика: неуверенное владение клавиатурой линотипа или монотипа, нетвердое знание технико-орфографических правил, неумение разобраться в оригинале и т. д. «Можно наделать много ошибок, — пишет Е. И. Хлусов, — если, не освоив как следует клавиатуру, работать быстрее своих возможностей» [ 118, с. 31]. Во вторую группу он включает ошибки, вызванные различными неисправностями машины: нечеткое выпадение матриц и клиньев из магазина линотипа, перескоки матриц в верстатке, деформированные матрицы, неполадки в разборочном аппарате и пр. Наконец, третья группа — это ошибки, связанные с небрежным оформлением оригинала.

Ошибки, зависящие от перечисленных причин, носят, конечно, случайный характер, но, многократно повторяясь, они выстраиваются в жесткую цепь случайностей, имеющих уже определенную последовательность.

Нельзя, например, наперед знать, появится ли в наборе буква «а» там, где должна стоять буква «у», или наоборот, но если на протяжении значительного отрезка набора эти буквы будут систематически меняться местами, то мы вправе полагать, что здесь не простая случайность, а следствие то ли одной из неисправностей машины, то ли неправильной «игры пальцев» наборщика. Впрочем, для читающего оттиски с набора важны не столько причины (пусть их доискиваются и устраняют в типографии!), сколько то, чтобы приноровиться к постоянным перебежкам «а» и «у» и не пропустить одну букву вместо другой.

Не каждый, кто работает с печатным текстом, достаточно наблюдателен и опытен, чтобы по первому сигналу о неполадках «настраивать» свое внимание. В научной литературе отмечено, что результаты угадывания букв (такие опыты ставились для определения энтропии — неопределенности букв русского алфавита) в значительной мере зависят от лингвистической культуры и языкового чутья испытуемых, а также от степени их внимательности и усталости [ 85, с. 117]. Но насколько увереннее вы почувствуете себя за чтением типографских оттисков, если будете предупреждены, какие подвохи грозят тексту и с какой стороны. Ведь только проникнув, так сказать, за кулисы событий, мы увидим, где разладился механизм.

В сбивчивой, насыщенной диалектизмами, отрывистой речи одного из персонажей романа, верстка которого поступила в редакцию, задерживала внимание странная фраза: «На, чоп держи! Так, обеими руками...  Теперь отдай, заткну... На, опуть держи...» Ни у редактора, ни у корректора, завороженных своеобразным строем речи рыбака, не возникло подозрения, что в одном из слов под видом допустимого диалектизма затесалась вульгарная опечатка. Ее легко обнаружить, если учесть, что буквы «у» и «я» расположены по соседству в нижнем ряду клавиатуры наборной машины. Линотипист, сбившись с ритма, вместо одного клавиша нечаянно нажал другой и таким образом подправил ничего не подозревавшего автора.