История русской литературы XIX века. В трех частях. Часть 1 1800-1830-е годы

Уезжая, Лермонтов оставил в редакции журнала «Отечественные записки» у А. А. Краевского стихотворение «Родина». Поэт называет свою любовь к России «странной», потому что корни ее глубоки, неподвластны рассудку. Здесь впервые сформулировано Лермонтовым русское, сердечное чувство патриотизма, таящееся в глубине души, не кичливое и не броское, о котором Ф. И. Тютчев, поэт лермонтовского поколения, скажет так:

Главные святыни свои русский человек хранит в сердце. Даже в «умной молитве», обращенной к Спасителю, наши праведники учили «погружать „ум“ в,,сердце“» и из этой глубины и полноты духовных сил, соединяющих разум, чувство, волю и интуицию, возносить к Нему молитвенное слово. Лермонтов говорит, что все обычные атрибуты патриотизма: «темной старины заветные преданья», «слава, купленная кровью», гордость за отечество и преданность ему – еще не составляют глубинного ядра такой любви, они лежат на поверхности души русского человека. Он не отрицает этих чувств, как принято считать, но говорит, что главная отрада, первичный источник любви к родине не головной, не отвлеченный, а образный, живой, предметный. Именно его и пытается выразить Лермонтов в своих стихах. Сперва он воссоздает широкий, пространственно распахнутый образ России, схваченный как бы с высоты орлиного полета:

И вдруг с этой поднебесной высоты поэт спускается вниз, сложив крылья и приникая к родной земле, с ее проселочными дорогами, с конкретными приметами ее неброской, но одухотворенной красоты:

Детали и подробности дорожных впечатлений – «чета белеющих берез», «жнивье», то захудалые, крытые соломой избенки, то приметы довольства и труда в «полном гумне», в «резных ставнях» – скользят и сквозят в пространстве, сливаясь с целостным образом России, масштаб и безбрежная широта которого заданы в самом начале. Точные детали сочетают в себе зримую конкретность с глубоким психологизмом, поднимающимся до художественной символики. Таковы, например, «дрожащие огни печальных деревень». С одной стороны, это живописно-пластический образ, передающий движение путника по холмистому ночному проселку, когда огоньки вдали то появляются, то исчезают. И одновременно с этим возникает щемящая душу печаль от скудно теплящейся, трепетной жизни, затерянной в дальних далях, в необозримых пространствах России. Есть в стихотворении и другое композиционное движение – все ближе и ближе к ядру, к сердцу вечно возрождающейся русской жизни: «полное гумно», «изба с резными ставнями». Поэт приближается к крестьянскому семейному гнезду и застывает, очарованный, на его пороге:

Всю русскую поэзию Лермонтов подводит в «Родине» к тому порогу, за которым откроется вскоре неисчерпаемая глубина народной жизни. На смену ему придет Некрасов – поэт, прислушивающийся к говору мужичков, включающий этот говор в свои стихи. Традиции лермонтовской «Родины» останутся жить и в русской поэзии XX века. В лихую годину Великой Отечественной войны они проснутся, например, в стихах К. Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…».

По пути на Кавказ весной 1841 года Лермонтов встретился в Москве с университетским товарищем, поэтом В. И. Красовым. В июле этого же года Красов писал А. А. Краевскому: «Что наш Лермонтов? В последнем номере „Отечественных записок“ не было стихов. Печатайте их больше. Они так чудно-прекрасны! Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету. Нынешней весной… я встретился с ним в зале Благородного собрания – он на другой день ехал на Кавказ. Я не видел его 10 лет – и как он изменился! Целый вечер я не сводил с него глаз. Какое энергическое, простое, львиное лицо. – Он был грустен, – и когда уходил из собрания в своем армейском мундире с кавказским кивером – у меня сжалось сердце – так мне жаль его было. – Не возвращен ли он?»

А между тем дни поэта были уже сочтены. Последние стихи его полны роковых предчувствий. Таков, например, «Сон», написанный в Пятигорске, где Лермонтов был оставлен военным врачом для лечения:

Но особенно пронзительны эти предчувствия в стихотворении «Выхожу один я на дорогу…», созданном в считанные дни до случившейся трагедии. Стихи построены на глубоком контрасте, почти диссонансе. Сначала поэт изображает чудную, космическую картину гармонии в природе, умиротворенной, чутко внемлющей голосу Творца. Сам поэт ощущает в своей душе родство и причастность к благодатному союзу земли и неба, смиряющему волнения и тревоги бунтующего сердца:

Кажется, что земля и небо готовы принять душу истомившегося поэта в свои объятия. Зачин стихотворения напоминает о поэзии материнской любви, так проникновенно переданной им в «Казачьей колыбельной песне»:

И вот теперь вся природа, задремав в своей колыбели, окутавшись голубым сиянием, внемлет «колыбельной песне» Творца. Но ее гармонию обрывает болезненный диссонанс – почти стон измученной души:

Казалось бы, успокоительная красота дремлющей ночи, безмятежно раскинувшейся под звездами, дарит ему то, чего он так упорно искал. Но нет! Поэт ищет иной, вечной гармонии, о существовании которой лишь намекают мирно спящая земля и говорящие друг с другом звезды. Ему нужен покой, свободный от власти неумолимого времени, от тяжести земных оков. Его душа устремляется за грани земного бытия:

Вспомним юношеское стихотворение Лермонтова «Ангел», навеянное ему звуками колыбельной песни, которую пела мальчику, склонившись над его кроваткой, так рано ушедшая, так рано оставившая его одного в «холодном мире» мать… И вот теперь это чудное желание властно овладело душою поэта и увело ее в запредельную вечность от «скучных песен земли». Душа его вняла великому Богу, и жизнь для мира стала ей невыносима. Лермонтов не только предчувствовал приближающуюся к нему смерть, но и сам потянулся к ней.