Как работал Гоголь

Викентий Вересаев

Как работал Гоголь

Ю. Фохт-Бабушкин. Примечания // В. Вересаев. Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4. — М.: Правда, 1990. — 532-559. — Тираж 1700000 экз.

Как и при публикации «Пушкина в жизни», кажется интересным дополнить «свод свидетельств современников» собственными размышлениями В. Вересаева о Гоголе. В брошюре «Как работал Гоголь» (она издавалась дважды московским издательством «Мир»— в 1932 г. и 1934 г.); В. Вересаев зачастую обращается к тем же материалам, что и в «своде свидетельств современников», но в данном случае использует их для изложения собственного вполне определенного взгляда на Гоголя, т. е., по сути, комментирует свой «литературный монтаж».

Ниже приводятся выдержки из брошюры.

Оскар Уайльд где-то говорит: «Жизнь крупных писателей на редкость неинтересна: они совершенно выдыхаются в своих книгах, для жизни ничего не остается. Маленькие писатели в этом отношении куда интереснее». Среди неинтересных писательских биографий биография Гоголя выдается своею сугубою неинтересностью и серостью. Внимательнейшим образом проследишь ее, — и воспоминанию совершенно не на чем остановиться. Только и остается в памяти, как Гоголь готовил макароны, да как ломался и капризничал, прежде чем сдаться на упрашивания поклонников прочесть что-нибудь из своих произведений. Бледным, золотушно-вялым призраком проходит Гоголь через жизнь. Никаких общественных исканий, никакого бунтарства даже в ранней юности; никакой страсти, никакой даже самой обыденной любви к женщине; нелюбовь к жизни, брезгливое желание замкнуться от нее, уйти подальше...

Полное «беспроисшествие», говоря языком самого Гоголя. Но не только жизнь серая и тусклая. Читая биографию Гоголя, мы с изумлением наблюдаем, что в собственной жизни своей величайший наш сатирик проявлял себя точно так, как проявлялись бы выброшенные им в мир на вечное осмеяние Чичиков, Хлестаков, Ноздрев, Манилов. Дела свои Гоголь устраивает с небрезгливою ловкостью Чичикова, пускает в глаза пыль с упоением Хлестакова, завирается совершенно, как Ноздрев, строит сантиментально-фантастические планы с наивностью истого Манилова.

Двадцатилетним молодым человеком Гоголь приезжает в Петербург. Ищет места, нуждается. Выпустил под псевдонимом свою поэму «Ганц Кюхельгартен», где говорит в предисловии, как будто от лица издателей: «Мы гордимся тем, что по возможности споспешествовали свету ознакомиться с созданием юного таланта». В журналах жестоко высмеяли и предисловие, и саму поэму. Гоголь бросился по книгопродавцам, отобрал свою книжку и сжег ее. В это время мать прислала ему из полтавской своей деревеньки 1450 рублей, с величайшим трудом ею сколоченные, для внесения в Опекунский совет в качестве процентов за заложенное имение. Гоголь присвоил эти деньги и уехал с ними за границу. Пробыл около месяца в Германии и воротился в Петербург. В покаянном письме к матери он писал:

«Я в Петербурге могу иметь должность, которую и прежде хотел, но глупые людские предубеждения и предрассудки меня останавливали. Я слово дал, что больше не потребую от вас и не стану разорять вас так бессовестно».

Однако очень скоро опять начинает просить у матери денег. Место он получил, но с недостаточным жалованием.

«Теперь остается мне спросить вас, маменька: в состоянии вы выдавать мне в каждый месяц по сто рублей? Но, сделайте милость, говорите точную правду. Если это будет не по состоянию вашему, если через это вы принуждены будете отказывать себе в необходимом (как будто он сам не знает, что это так и будет!), — о, в таком случае я решусь пожертвовать всеми выгодами службы, решусь бросить Петербург, где, может быть, я бы составил себе счастье, короче, — все сделаю, на что только возможно решиться, лишь бы не навесть новых огорчений и забот вам!»

Пользуется вспоможениями живущего в Петербурге богатого родственника А. А. Трощинского и пишет о нем матери:

«Всевышний послал мне ангела-спасителя в лице нашего благодетеля, его превосходительства Андрея Андреевича, который сделал для меня все то, что может только один отец для своего сына; его благодеяния и драгоценные советы навеки запечатлеются в моем сердце» и т. д.

А Б следующем письме к матери пишет:

«Незадолго перед сим вручил я письмо к вам Андрею Андреевичу, по его требованию, в собственные его руки, незапечатанное; следовательно, вы не подивитесь, если я в нем немного польстил ему. Впрочем, он точно для меня много сделал».

Просит мать высылать ему, если попадутся, всякие древности, старинные стрелы, находимые в реке Пеле и т. п. «Сделайте милость, пришлите их. Я хочу прислужиться этим одному вельможе, страстному любителю отечественных древностей, от которого зависит улучшение моей участи».

В свете приведенных фактов не так уже невероятным представляется и сообщение известного казенного журналиста-доносчика Фаддея Булгарина, опубликованное им через два года после смерти Гоголя и так возмутившее друзей Гоголя, — о том, как молодой Гоголь явился к Булгарину с хвалебною одою в его честь, и как Булгарин определил его на службу... в Третье Отделение.

В 1832 году, уже автором «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Гоголь приезжает в Москву — и в подорожной своей делает подчистку: вместо «коллежский регистратор» (один из самых мелких чинов) пишет: «коллежский асессор» (штаб-офицерский чин, которым так гордится Ковалев в гоголевском рассказе «Нос»). И это с той целью, чтоб под таким чином фигурировать в списке приехавших, публиковавшемся в «Московских Ведомостях». Ну, чем не Хлестаков?

Выпускает в свет «Арабески» и, совсем пак бы мог сделать Чичиков, пишет Погодину: «Пожалуйста, напечатай в «Московских Ведомостях» об «Арабесках» в таких словах: что теперь, дескать, только и говорят везде, что об «Арабесках», что сия книга возбудила всеобщее любопытство, что расход на нее страшный (нотабене: до сих пор ни гроша барыша не получено)».

В 1833 году уверяет Пушкина, будто три года назад ему. Гоголю, безвестному молодому человеку 21 года, помощнику столоначальнпка в Департаменте уделов, предлагали профессорскую кафедру в Московском университете. Это вроде того, как Ноздрев уверял, что руками поймал за задние ноги зайца.

В 1836 году Гоголь уезжает за границу. Средств у него мало. И вот, через своих влиятельных друзей, он начинает выпрашивать под самыми разнообразными видами у разных царственных особ всяких вспомоществований себе. Он пишет Прокоповичу: «Узнай у Плетнева, получил ли он от Жуковского что-нибудь, что мне следовало от государыни за поднесение экземпляра моей комедии». Пишет письмо царю с просьбою о назначении ему пенсии и поручает Жуковскому подать письмо. Получает пять тысяч рублей. В 1845 году, по представлению друга Гоголя, А. О. Смирновой, царь назначает ему содержание по тысяче рублей сер. в течение трех лет и т. д.

И вообще дела свои он устраивает с обычною небрезгливостъю. В 1842 году Плетнев пишет Гроту: «Пришел ко мне Никитенко и показал письмо из Рима от Гоголя, который рассыпается перед ним в комплиментах, потому что Никитенко цензирует его сочинения. Я краснел за унижение, до которого в нынешнее время доведены цензурою авторы: они принуждены подличать перед людьми... Что, если некогда это письмо Никитенко напечатает в своих мемуарах? Не таковы были Дельвиг и Пушкин».

Вечный приживальщик. Гоголь живет, ничего не платя, у своих друзей и поклонников. В дневнике своем Погодин раздраженно отмечает, что Гоголь живет у него и совершенно не интересуется тем, что ему, Погодину, приходится кормить двадцать пять человек. Гоголь жестоко рассорился с Погодиным; живя в одном доме, они не разговаривают и сообщаются письмами. Однако Гоголь продолжает жить у Погодина. Когда он, наконец, уехал, Погодин писал ему: «Когда ты затворил дверь, я перекрестился и вздохнул свободно, как будто гора свалилась у меня тогда с плеч». В 1849 году Гоголь пишет графине А. М. Виельгорской: «За содержание свое и житье не плачу никому. Живу сегодня у одного, завтра у другого. Приеду к вам тоже и проживу у вас, не заплатя вам за это ни копейки».