"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг

Таубенбергера попала на ВКВС вместе с мужем, в остальных случаях жены приговоренных репрессирова-

лись как «члены семьи изменника родины» (Элла Фребель, Гетвиг Вильнер, Эмма Лейбехер).

Отбор дел на ВКВС проводился в секретариате Особого совещания НКВД. Помимо «тяжелых случаев» туда

направляли материалы

81 К расстрелу приговорили всех четверых подсудимых, в том числе Эриха Константа и Павла Липшица, которые представлены

в базе данных. Родившийся в Польше Липшиц приехал в Германию в 1922 г. из Литвы и работал в советском торгпредстве в

Берлине.

167

на лиц, сохранивших германское гражданство, высылка которых по тем или иным причинам представлялась

нецелесообразной. 14 мая 1938 г. ОСО передало в высшую судебную инстанцию законченные следственные

дела на Роберту Гроппер и Вилли Рабэ. Первая являлась до 1933 г. сотрудником ЦК КПГ и депутатом

рейхстага, и ее появление в Германии наверняка привело бы к нежелательному резонансу282. Второго

готовили к переброске на нелегальную работу в Германию, и он также слишком много знал. Оба прибыли в

СССР по подложным документам и проживали в Москве под вымышленными именами. Однако ВКВС

отказалась принимать на свое рассмотрение дела, липовый характер которых был слишком очевидным. В

них не было ни признаний самих обвиняемых, ни прямых указаний на их шпионскую деятельность со

стороны третьих лиц. В результате дело Гроппер вернули на доследование, а дело Рабэ передали в обычный

суд, и вместо расстрельного приговора он получил «всего» три года заключения в лагерь.

С середины ноября 1938 г. в тюрьмах началась полоса активных допросов тех подследственных, кто досидел

без приговора до конца «ежовщины». Из 556 арестованных в период немецкой операции под следствием все

еще оставалось 63 человека. Практически все они отказались от вымышленных признаний, данных ранее,

эти отказы были зафиксированы в протоколах допросов, а в ряде случаев в них попали и рассказы

подследственных о методах их «физической обработки». В следственный процесс возвратились прокуроры,

в документах стали появляться их отметки о просмотре дел и утверждающие резолюции. В целом они

играли в рамках правил, навязанных надзорным органам сверху, соглашаясь с передачей дел на

рассмотрение Особого совещания НКВД283. Однако в ряде случаев им все же удавалось отправить дело на

доследование, переквалифицировать обвинение на более легкую статью (как правило, шпионаж на

антисоветскую агитацию) или добиться рассмотрения дела судебными органами.

Военный трибунал Московского военного округа в 1939-1940 гг. не проявлял стахановского рвения,

принимая к производству дела только на тех лиц, которые имели хоть какое-то отношение к вооруженным

силам. Главный инженер «Мосфильма» Ганс Мориц-Гримм курировал деятельность пиротехнического цеха

киностудии, Борис

См. очерк о Роберте Гроппер в третьей части книги. 283 Так, при просмотре дела Хиля Рогозинского прокурор поставил

резолюцию: «Учитывая, что обвиняемый является политэмигрантом, дело подлежит рассмотрению на ОСО».

168

Ширман давал уроки немецкого языка в военной академии. В случае с Куртом Либкнехтом, работавшим

архитектором в Наркомате путей сообщения, вообще непонятно, по какой причине дело было отправлено в

ВТ. Нельзя исключать, что поскольку Курт был племянником иконы германского коммунизма — убитого в

1919 г. лидера КПГ Карла Либкнехта, — «наверху» было принято решение спустить дело на тормозах. На

заседании трибунала всплыло столько нелепиц в составленном наспех обвинительном заключении, что

написание оправдательного приговора не составило для судьи никакого труда284.

Хотя свидетели защиты на заседание ВТ не вызывались, в его ходе обвиняемый получал шанс изложить свое

отношение к делу, разоблачить очевидные фальсификации следователей. Так, Ширман заявил, что выдумал

фамилию своего вербовщика. Гильда Гаушильд, так и не давшая признательных показаний на этапе

следствия, потребовала, чтобы в качестве свидетеля на заседание ВТ вызвали Карла Радека, преступную

связь с которым ей инкриминировали.

Особого пиетета военная юстиция перед НКВД после завершения «ежовщины» не испытывала. Заседания

стенографировались, и из этих протоколов видно, что в ряде случаев дело доходило до откровенного

пикирования двух силовых ведомств. Прокурор не находил состава преступления, следователи настаивали, пуская в ход даже аргументы марксистской окраски: как можно освобождать инженера Магнуса Зацгера,

если в Германии у него «проживают родители, имеющие кулацкое хозяйство, и братья — владельцы частных

мастерских с применением рабочей силы»285. Помимо Либкнехта военным трибуналом в 1939 г. были

оправданы Йозеф Рубенс и Эдуард Штилов. Гораздо чаще дело на того или иного немца отправлялось на

доследование и больше не возвращалось к военным судьям. Следователи либо самостоятельно принимали

решение об освобождении подследственного, либо добивались у прокурора санкции на передачу дела на

ОСО.

Приказ № 00762 требовал максимально сократить количество дел, направляемых на рассмотрение Особого

совещания при НКВД СССР, а дела на иностранных подданных направлять туда только в

284 Либкнехт был оправдан на заседании ВТ МВО 31 августа 1939 г. В деле нет прямых ссылок на заступничество семьи Карла

Либкнехта, проживавшей в СССР, однако на заседании обвиняемый призывал в свидетели своего двоюродного брата Гельмута

Карловича Либкнехта.

285 Из протеста Особого отдела УНКВД на постановление прокуратуры. Последняя взяла верх — Зацгер был освобожден, но

вновь арестован в 1941 г. и умер в тюрьме на этапе следствия.

169

исключительных случаях286. В мае 1939 г. Вышинский докладывал В. М. Молотову, что в настоящее время

через ОСО проходит слишком большое количество дел, до 300 за одно заседание287. Междоусобная борьба

между влиятельными ведомствами приводила к тому, что следствие, начатое в период большого террора,

затягивалось на целые годы. Немецкие коммунисты, собранные в «антикоминтернов-ский блок», 15 апреля

1939 г. были переданы Военному трибуналу. Тот на протяжении семи месяцев откладывал даже

подготовительное заседание, дождавшись протеста прокурора, подтвержденного решением ВКВС от 20

января 1940 г. После этого началось «второе следствие», о котором писали в своих заявлениях из московских

тюрем арестованные, один из которых — германский подданный, член КПГ, еврей и политэмигрант Иосиф

Зельбигер провел в предварительном заключении 1112 дней. В конце концов дело все же было поставлено на

ОСО, которое освободило лишь двоих из «антикоминтерновцев». Пережив все реорганизации 30-х гг.,

Особое совещание и в дальнейшем позволяло органам НКВД прятать концы в воду, избегая прокурорского

надзора и состязательности судебных заседаний.

3. Тяжесть приговоров

Немало исследователей «большого террора» пытались вывести некие закономерности и понять, в какой мере

тяжесть приговора вытекала из характера и масштаба сфальсифицированных в обвинительном заключении

преступлений. Приходится констатировать, что здесь бессильными оказались и статистические выкладки, и

количественные методы288. Единственное, что можно утверждать достаточно точно — тот, кто досидел под

следствием до конца «ежовщины», смог избежать смертного приговора. Отказ от признательных показаний в

какой-то степени затягивал процедуру следствия, наряду с «нераскаявшимися» шанс выжить был и у тех, кто

был готов признать любую нелепицу, сотрудничал со следствием, подписывая обвинения в адрес знакомых и

незнакомых людей.

Среди изученных АСД есть немало дел на немцев, так и не признавших своей вины, но тем не менее