Лабинцы. Побег из красной России

— Ну, так Вы ошибаетесь, дяденька... Я не коммунар, а офицер Белой армии... и живу я у Митрия Аександровича Русанова, может быть, слыхал? — перехожу на «ты».

Он поворачивается ко мне всем телом, внимательно всматривается в мои глаза, испытывая-изучая — верить мне или нет?

— Слыхал... Но толька твоя тужурка таво... Снял бы ее лучше от греха.

И в течение трехминутной переправы он так «честил» советскую власть, как и придумать трудно. И он ждал возвращения Колчака.

— Все пойдем к нему! И уж не сдадимся, — рычал он.

Я и ему не сказал, что адмирала Колчака давно нет в живых.

Полковник Богаевский. «На разведке» в Екатеринбурге

Мы с ним очень подружились. Жили как братья. Он умный, рассудительный, огорченный судьбой — ко всему относился поверхностно. Окончил Новочеркасское военное училище и вышел хорунжим в 10-й Донской казачий полк, стоявший в Замостье Привисленского края. В Варшаве окончил окружные гимнастическо-фехтовальные курсы в мирное время, но потом спортом не занимался и «жер> жизнь бесшабашного офицера, о чем и рассказывал мне. Он моего роста, сухой, худой и на гимнастических снарядах ослабел в номерах. Я стал замечать, что он подружился с писарем-уряд ником Иваном Голованенко и по воскресеньям куда-то отлучается с ним. Ко мне пришел старший из казаков, урядник Лопатин, и с тревогой сообщил:

— Владимир Николаевич замышляет восстание против красных. Он с Голованенко каждое воскресенье ездит в соседнее село на совещание с крестьянами, чтобы поднять восстание. Иван неумный казак, но бодрит полковника. Прошу Вас, Федор Иванович, принять меры и отговорить их обоих от этой затеи, иначе мы все погибнем здесь.

Выслушав все, веря этому очень серьезному старому служаке, я вызвал своего друга на откровение. Он ничего не скрыл от меня, сказав:

— Секретные собрания бывают, в следующее воскресенье их приглашают вновь; от меня же скрыл, чтобы самому убедиться — насколько это серьезно?

— Каков ваш план? — спрашиваю.

— Напасть на курсы, перебить коммунистов и забрать все оружие курсов, где, по сведениям, находится до 400 винтовок, — отвечает он.

■— А потом? ■— рублю ему.

— Потом?.. Потом установить свою власть и ждать.

— Дорогой Владимир Николаевич!.. На второй же день сюда прибудут из Екатеринбурга красные бронепоезда и разобьют вас в тот же день. Запомните, что крестьяне не пойдут в леса. У них семьи, хозяйства. Ну а будут раненые — куда денете вы их? Чем будете перевязывать? Заголосят бабы, и мужики из своих сел никуда не пойдут! Я в это дело совершенно не верю и прошу оставить «заговор», как дело безнадежное, — закончил я.

Но он остался при своем мнении, обещав быть лишь осторожным и ждать весну. При этом вдруг наивно заявил:

— А если нас разобьют — мы уйдем на Дон.

— Из Шадринского уезда Екатеринбургского округа, с пешими крестьянами, через всю красную Россию да на Дон? — горько усмехнувшись, ответил ему и просил посмотреть на географическую карту, где находимся мы и где Дон. —■ Вас переловят как куропаток и перебьют, ■— внушаю ему, но он остался при своем мнении.

А спустя несколько дней с Голованенко поселились у одного крестьянина. Я остался один у нашего доброго Митрия Аександровича.

— Владимир-то Микалаич, наверное, побрезговал маею хватерою? — недовольно сказал он.

Я успокоил эту простую и неиспорченную христианскую душу, сказав, что тут у него тесно...

Урядник Голованенко из писарей, выше среднего роста, подбористый, молодецкий, красивый был казак. Даже щегольски одет во все казачье в те месяцы. Ненавидя красную власть, он легко поддался влиянию полковника Богаевского.

Получил разрешение в отпуск на несколько дней в Екатеринбург. В городе остановился у одного из своих, служившего секретарем в учреждении и имеющего довольно удобную комнату. Рассказал ему первому из всех о побеге, прося помощи устроить документ. Он дал слово. Я доволен, посещаю старых друзей. Многих устроили на разную службу, но почти все старики еще не пристроены. Они живут бесплатно по разным советским государственным дряненьким гостиницам и бесплатно питаются в дрянных городских харчевнях.

Посетил полковника Хоменко, служащего при государственном коневодстве. В канцелярии у них холодно, хотя и топится чугунная печь. Он похудел. На плите стоит большой чайник. Это чай «для всех». Тут же и его начальство в шубах, в ушанках. Печально все. Им здесь довольны, разрешили выписать жену с грудным ребенком.

Поведал мне, что из Крыма приехала сюда жена полковника Дударя, дал адрес гостиницы, где она живет с мркем, и я спешу туда, чтобы повидать и поговорить с вестницей из нашего потонувшего мира, из стана Белой армии, которая, оставив Крым, уплыла в другие страны. Точно об армии генерала Врангеля мы ничего не знали.

Перед Великой войной 1914 года Иван Филиппович Дударь был старым сотником 1-го Таманского полка. Полк стоял в селении Каши возле Асхабада Закаспийской области. С нашим полком, стоявшим в Мерве, и 4-й Кубанской батареей составлял Закаспийскую отдельную казачью бригаду. В нее тогда входил и Туркменский конный дивизион, стоявший в Асхабаде.

Офицеры нашего полка говорили, что у сотника Дударя очень красивая жена. И вот, когда я вошел в их маленький номер, чтобы повидать однобригадника, с которым подружился, и его жену, увидел жуткую картину. Полковник лежал на узкой койке; есаул Костя Ми-хайлопуло и хрупкая женщина, накинув на него шинель с головы до ног, навалились сверху и силой удерживали клокочущее тело Дударя, изо рта которого вырывалась белая пена.

— Подождите немного, Федор Иванович, это скоро пройдет! — быстро бросил в мою сторону Михайлопуло.

Я не знал, что полковник Дударь страдал хроническими припадками. Он действительно скоро отошел, был нормален и не помнит — что с ним было?

Познакомились. Жена его красива. Среднего роста, стройная, какая-то воздушная, с красивыми голубыми глазами. В ней было что-то ангельское. На ней хороший костюм, но сильно подержанный от времени. Разговорились. Муж с полком отступал на Туапсе, а она выехала из Новороссийска в Крым, в надежде, что и муж с полком будет переброшен туда. Узнав о капитуляции Кубанской армии, она осталась в Крыму, чтобы найти мужа в красной России и быть с ним. И вот нашла. Но в каком виде!.. Стройный мужественный блондин с открытым лицом, всегда спокойный — он неизлечимо болен. Работы нет. Денег нет. Они не знают — что их ждет впереди?.. Расстроенный вышел от них, вместо желанной радости. Дальнейшая судьба их мне неизвестна.

Вернулся из Екатеринбурга и узнал печальную новость — Р.И. Плюм отзывается в Москву и сюда уже прибыл новый начальник курсов, бывший поручик, партийный.

Наша Надюша

Трагическая страница... незаживаемая рана в моем сердце...

С начала нашего скитания по лагерям и тюрьмам красной России мы получали письма из станицы. Их писала Надюша всегда обстоятельно, с полной любовью к нам, братьям. Жаловалась на притеснения красной властью казаков и в особенности нашего семейства.

Как участницу отхода казаков на Черноморское побережье, по возращении в станицу ее вызвали «в совет», допросили и в наказание заставили ходить по дворам и описывать количество зерна в амбарах у казаков. Писала она нам со слезами, как ей приходилось морально трудно исполнять эти обязанности над своими станичниками, которые ее хорошо знали и любили, считали героиней, ушедшей с казаками в поход.

На мольбы теперь бесправных казаков, в особенности казачек, она давала неверные сведения. Проверив, власть отстранила ее и назначила «переписчицей» в местный полк. Узнав, что она отходила с казаками «за Кубань, в горы», уволили со службы.

Летом из гор появился генерал Фостиков с казаками. Ее взяли «на учет», запретив выезд из станицы. Писала, что за невыполнение се-.^= мейством разверстки маслом, яйцами, молоком сидела несколько раз в подвалах хутора Романовского.