Инновационная сложность

Рискну высказать и более смелое предположение. Хотя формирование неклассической и постнеклассической рациональности связывают с достижениями естественных наук, и, прежде всего физики (первой теорией неклассического типа принято считать электродинамику Максвелла), отдельные идеи неклассической рациональности в социально-гуманитарном познании сформировались ранее аналогичных в естественных науках. Так, еще неокантианец Г. Риккерт, изучая способы формирования научных понятий в «науках о культуре», сформулировал в свое время не оцененную по достоинству идею того, что приложение различных методов к одному и тому же объекту конституирует его в предметы различных наук. Действительность, рассмотренная с позиций обобщающего («номотетического») метода, становится предметом «наук о природе», полагал он, тогда как приложение индивидуализирующего («идиографического») метода превращает ее в предмет «наук о культуре» [212]. Различие между науками о природе и о культуре, по Г. Риккерту, основано не столько на «материальном», сколько на «формальном» принципе. И если нас интересует историческое событие в его уникальности и неповторимости, мы прибегаем к использованию идиографического метода, и тем самым делаем его предметом истории. Если же нас интересуют типичные черты, например, английского фабричного рабочего середины XIX в., то мы должны прибегнуть к использованию обобщающего («номотетического») метода, логически не отличимого от естественно-научного, полагает Г. Риккерт. Отмеченная Г. Риккертом методологическая относительность к средствам и операциям деятельности ныне составляет краеугольный камень неклассической рациональности.

Но Г. Риккерт пошел еще дальше. Он описал принципиальную возможность работы» на одном и том же научном материале логически взаимоисключающих методов, дающих разные онтологические проекции объектов, – с последующим сравнением результатов. Таким образом, он фактически использовал методологический принцип дополнительности задолго до того, как его сформулировал Н. Бор применительно к объектам физики микромира.

Сделаем предварительное обобщение. Тенденция к интеграции естественных и социально-гуманитарных наук на основе концепта сложности проявляется в том, что уже в неклассической науке традиционное для классической рациональности противопоставление естественных и социально-гуманитарных наук по методу – объяснения и понимания – (философски артикулированное в философии жизни и неокантианстве) – замещается их автопоэтическим, коммуникативным диалогом, генерирующим более высокий уровень сложности. Поэтому, по справедливому замечанию В. И. Аршинова, «уже на этапе становления неклассической науки проблема объяснения как ее характерная и ключевая характеристика оказалась с необходимостью дополненной проблемой понимания (прежде всего, проблемой понимания квантовой механики), в философском измерении напрямую ведущей к проблеме трансцендентального субъекта науки «как медиума коммуникации» (Б. В. Марков). А потому и как носителя трансцендентальной рефлексии (курсив мой – Н. С.)» [213]. Мысль плодотворная. В самом деле, проблема наблюдателя как субъекта трансцендентальной самореференции (и инореференции, по Н. Луману) в рамках методологической рефлексии (пост)неклассической науки нуждается в дальнейшей теоретической разработке.

Сказанное справедливо, прежде всего, в отношении проблемы понимания в естествознании – проблеме, традиционно считавшейся атрибутом и отличительной чертой «наук о духе» (В. Дильтей). В естествознании эта проблема наиболее интенсивно обсуждалась в квантовой механике, множественность интерпретаций которой сродни плюрализму интерпретаций гуманитарных текстов. Сходны (но не тождественны) и методологические проблемы, порождаемые задачей понимания естественно-научных текстов. В теоретической физике это проблема «наблюдателя второго порядка», связывающего воедино ситуацию наблюдения и интерсубъективной коммуникации.

В социально-гуманитарном познании она известна как проблема «парадокса самоописания» (Н. Луман), или самореференции (Б. Вальденфельс). Суть ее в следующем. Классическая рациональность допускает существование «абсолютного наблюдателя», взирающего на происходящее в реальности с позиций вненаходимости. Абсолютный наблюдатель по определению трансцендентен реальности и в теологическом контексте вполне идентифицируем с господом Богом, обжившим место абсолютного наблюдателя.

Изучение же социальной реальности принципиально не допускает предположения о существовании позиции абсолютного наблюдателя, находящегося вне общества, но говорящего о нем с позиций трансцендентного не-соучастника. В анализе социальной реальности, напротив, существенна экспликация локуса теоретической речи в социальном пространстве, т. е. «места» социологического «взгляда» в высоко сложной социальной системе дифференциаций, различные уровни сетевой иерархии которой имеет свою систему культурных смыслов – «конечную область значений» (А. Шюц) повседневной речи и культурной символики [214]. Ибо в рамках коммуникативной парадигмы и (пост)неклассической рациональности в целом презумпцией анализа социологических данных является предваряющее понимание факта включенности социального теоретика в определенные ансамбли языковых и социокультурных практик, и, следовательно, несвободы от имплицитных предпосылок его социально-группового «культурного априори», традиций профессионального образования, научной школы и т. п. А это, в свою очередь, порождает необходимость «рефлексии второго порядка», т. е. в терминах автопоэзиса – рефлексивного самоотнесения – анализа собственных имплицитных, неявных предпосылок научной теоретизации. Социальный теоретик должен научиться выговаривать «фигуры умолчания» – содержание того «само собой разумеющегося» (фонового) знания, которое неявным образом входит в структуры его теоретической концептуализации. Иными словами, прежде чем стать наблюдателем социальной реальности («анонаблюдателем»), он должен стать рефлексивным со/ионаблюдателем, выстроить когнитивную модель себя как научного наблюдателя. В интерсубъективную же коммуникацию различных наблюдателей, таким образом, включаются наблюдения как «первого», так и «второго порядка» (в свою очередь, представленные различными пластами саморефлексии: от обыденных представлений до традиций научной школы, с которой ученый себя идентифицирует), генерирующие сложностный интерфейс взаимодействия социального теоретика с когнитивной структурой полученных данных. И в этом – методологическом – смысле социологический наблюдатель принципиально сходен с описанным выше «наблюдателем второго порядка» в естественных науках.

Модель наблюдателя и средств его наблюдения суть неэлиминируемые компоненты, локализованные в когнитивной модели эндофизических объектов. И в естественнонаучном, и в социально-гуманитарном познании он, исследователь сложности, сам неотъемлемый компонент и генератор этой сложности. В (пост) неклассической модели рациональности он должен осознать сложность как природы, так и человека в качестве неотъемлемой составляющей этой сложности, как объекта-соучастника не только ее эволюционного процесса, но и субъекта ее знаково-символической презентации в культуре. Такой взгляд, повторим, созвучен не только социальным наукам, артикулирующим неэлиминируемость коммуникативно-смыслового измерения исследуемых процессов, но также эволюционной эпистемологии и эндофизике, встраивающей модель наблюдателя в модель объектных структур изучаемого объекта.

Модель наблюдателя и средств его наблюдения, повторим, суть неэлиминируемые компоненты, локализованные в когнитивной модели как эндофизических, так и социальных объектов. Осознание подобного сходства методологических сдвигов в понимании места и роли наблюдателя в естественно-научных и социально-гуманитарных областях знания – необходимая предпосылка и основа построения трансдисциплинарной теории сложности.